в ней совсем уж и неплохо. Но до школы было всё-таки далековато – как-никак, а двенадцать километров, и рейсовые автобусы между Хрустальным и Кавалерово тогда ещё не ходили. Да их в ту пору и в природе-то не было там в ту пору. Поэтому родители определили меня на жительство в семью начальника районного узла связи Рычкова, по инициативе которого мы и переехали в этот район. Жил я у них в отдельной комнатке шесть дней в неделю, а в субботу, по окончании занятий в школе, уезжал домой. Конечно, уезжал, это уж очень громко сказано. Приходилось просто цепляться прямо на ходу сзади за борт кузова проходящего порожнего грузовика и залазить в него, потому что «голосовать» было бесполезно, так как большинство водил вообще не имели привычки останавливаться, в лучшем случае предпочитая немного лишь убавить скорость. Но ничего, я скоро наловчился довольно виртуозно взбираться в кузов, даже если шофёр наоборот увеличивал скорость (были и такие, благо хоть не сгоняли, если заберёшься уже в кузов), и так же ловко соскакивать на ходу в нужном месте.
Однако прожил я у Рычковых всего чуть больше месяца, и уже в начале октября стал ходить в школу в основном пешком. Вставать в пять утра стало как-то сразу нормой, и даже не приходилось делать каких-либо усилий над собой. Скорее всего, потому что было НАДО, поскольку другие варианты просто отсутствовали. Вот и вставал я чуть свет и за три часа до начала первого урока, скромный завтрак на скорую руку, полевую сумку через плечо, набитую книгами и тетрадями, и вперёд, какая погода ни была бы. Ранним утром попутных грузовичков можно было совсем редко встретить, поэтому зачастую большую часть дороги в двенадцать километров надо было одолевать на своих двоих. Осенью светлая часть дня совсем уж коротка, и дорога в кромешней темноте начиналась от нашего домика, бывшего последним в узком распадке, в котором жили ещё несколько староверческих семей – их взрослые мужчины в основном работали на руднике крепильщиками. Нигде ни огонька – спят ещё люди, и только крупные холодные мигающие звёзды, если небо не закрыто тучами, робко высвечивают узкую каменистую тропку, виляющую по дну распадка между невысокими заборами обжитых уже усадеб староверов, поселившихся здесь задолго до нашего приезда. Потом надо было перебежать по шаткому бревну через неширокий ручей и подняться к грейдеру, по которому день и ночь с грохотом и звериным рыком то и дело проносились взад-вперёд высокобортные самосвалы-МАЗы и их меньшие братья самосвальные ЗИСы – с рудой на обогатительную фабрику, а порожняком обратно на рудник.
Поднявшись на кромку каменистого грейдера, можно было увидеть прямо перед собой на противоположной стороне дороги местное кладбище, разумно устроенное первожителями здешних мест на пологой подошве высокой и крутобокой сопки непосредственно на стыке двух посёлков. Так, справа начинался горняцкий посёлок Хрустальный, и тянулся он чуть ли не до самой вершины огромного и широкого распадка, где почти сразу за немногими административными зданиями открывался в стене горного хребта зев главной штольни оловянного рудника. Ну, а слева среди расступившихся вширь сопок по берегам шумливого горного ручья рассыпались деревянные домики-самоделки посёлка Лудьё, в которых жили в основном работники обогатительной фабрики. Одинаковые коробки производственных помещений этой фабрики, кажущиеся огромными даже издалека, ступенями сбегали по крутому склону к подножию сопки, и к самой верхней её «ступеньке» из-за отрога соседнего горного хребта тянулись слегка провисшие над долиной тросы подвесной дороги, и по ней бесшумно плыли маленькие вагонетки не менее как на стометровой высоте. Это с другого далёкого рудника, расположенного за грядой сопок в посёлке Лифудзин, доставлялась к фабрике тоже оловянная руда. Процесс обогащения руды двух рудников начинался в самой верхней «ступеньке» фабрики. Там глыбы рудных камней дробились до мельчайших фракций, промывались водой, и по «ступеням» цехов эти рукотворные водопады доставляли на выход внизу только россыпь темно-фиолетовых, чуть ли не до абсолютной черноты, мелких кристаллов оловосодержащего минерала касситерита. А пустая порода, вымытая водой и именуемая теперь «хвостами», отправлялась в специально оборудованное «хвостохранилище». Оно было сооружено в соседнем распадке, перегороженном высокой насыпной плотиной. Эти самые «хвосты», по утверждению геологов, содержали ещё массу разных других ценных цветных металлов, как например, медь, серебро, цинк и даже редкоземельных. Но концентрация их была совсем незначительная, а извлечение их в ту пору было ещё довольно трудоёмко и, следовательно, нерентабельно. Поэтому решение проблемы перекладывалось на плечи отдалённых потомков, которые, можно было надеяться, при неизбежном истощении ресурсов полезных ископаемых непременно поднатужатся и обязательно найдут необходимые и не затратные технологии для переработки и этих, так называемых «хвостов». Ну а само хвостохранилище, кстати, в горняцкой лексике обозначалось как раз именно словом «лудьё», от которого и пошло название этого посёлка работников обогатительной фабрики…
Так вот, в пять утра по глубокой осени ещё совсем темным-темно и на противоположной стороне грейдера, конечно же, не увидишь ни надмогильного креста, ни какого-либо другого деревянного или металлического памятника с традиционной в те официально атеистические годы красной звездой над навершием, если только не высветит их на короткий миг свет фар промчавшегося тяжёлого самосвала. Но после такого мимолётного освещения темнота сгущалась ещё больше, и обманутым ярким светом промелькнувших фар глазам уже кажется там, где утонуло в непроглядном мраке кладбище, шевеление каких-то призрачных теней. И невольно становилось немного не по себе, будто кто-то плеснул за ворот куртки пригоршню ледяной воды, разбежавшейся по спине мелкими мурашками. Благо, что в такой ранний час, предшествующий очередной пересменке на руднике, машины на грейдере появлялись очень редко, и можно было шагать по укатанной каменистой дороге легко и свободно, не зацикливаясь на соседстве мифических обитателей могильных покоев.
Но однажды со мной именно на этом месте произошёл по истине самый настоящий трагикомический случай. Кажется, ранней весной, задержавшись в школе после каких-то вечерних общешкольных мероприятий, я возвращался из Кавалерово домой уже около полуночи. В это время как раз начиналась ночная пересменка (рудник и обогатительная фабрика работали в три смены), и на ночном грейдере было пусто, а в окнах разбежавшихся по распадкам деревянных домиков было давно уже темно. И подойдя к кладбищу, не видимому во тьме ночной, я вдруг разглядел впереди перед собой призрачно белое шевелящееся пятно. Ей-Богу, мне сразу стало жутковато. И одновременно вместе с нахлынувшим вдруг страхом стало бороться обыкновенное мальчишеское любопытство: а что же это такое может быть и кто это в белом разгуливает возле кладбища? В прежнем темпе, но с леденящим холодком в