кабины с кручи на оставшиеся далеко внизу уже пройденные зигзаги дороги и сразу почувствовал, что закружилась голова. Зато на самой вершине, когда водитель остановил на небольшой передых свой грузовик, передо мной открылся изумительный вид: раздвинулись ребристые гребни заснеженных волн сопок, и вдруг между ними блеснул в лучах закатного солнца треугольничек чистой синевы далёкого Японского моря.
Уже в сумерках мы спустились к горняцкой Тетюхе с его горным комбинатом Сихали, зажатым в тесном ущелье с крутыми безлесными стенами. Я не знал даже, куда идти дальше. Но водитель подвёз меня к самому райвоенкомату, и там всё уже устроилось. Переночевал я в какой-то гостинице, потом со мной побеседовал райвоенком и выдал мне приписное свидетельство. Возвращался я домой на таком же грузовике. Одним словом, поездка в райцентр превращалась в целую эпопею. Теперь там нет уже этой старой дороги с её головоломным серпантином, а по новой ходят удобные комфортабельные автобусы. Но было, как было…
Однако дело даже не в этом. А в том, что в этом Кавалеровском кусту, объединявшем всего несколько небольших рабочих посёлков и фактически отрезанном от своего районного центра (а краевой центр – город Владивосток, так он вообще за горами-долами за многие сотни вёрст), вся власть сосредотачивалась в руках руководства Хрустальненского горно-обогатительного комбината, сокращённо ГОКа, все предприятия которого в этих посёлках и размещались. А у этого самого руководства, ещё сохранившего инерцию мышления военного времени, естественно, и приоритеты оставались такими же. Как и пели, например, главные герои известного кинофильма времён Великой Отечественной: мол, «первым делом самолёты, ну а девушки – потом». То есть, главное – это производство, ну а разные там нюансы социального плана – это уж как получится. Вот и получился…скандал местного значения.
Вначале, видимо, по настоянию родителей, проживающих и работающих в ГОКе на его предприятиях, расположенных в посёлках на приличном удалении от Кавалерова, руководство комбината выделило для таких учеников, как, например, и я, пустующий старый домик рядом со своей главной конторой и всего в 100–150 метрах от школы и успокоилось на этом, решив, что проблема решена. В этом брошенном домике раньше, видимо, размещалась какая-то контора. Теперь в нём убрали все перегородки между бывшими отдельными комнатами-кабинетами, и всё внутреннее казённое пространство превратилось в один большой жилой зал с двумя-тремя печками-голландками и одной большой печью с плитой и вмурованным в неё ведёрным чугунком для подогрева воды. Вдоль стен расставили железные койки со старыми ватными матрацами и бэушными одеялами на них, а посередине комнаты установили длинный дощатый стол, за которым мы должны были делать уроки и принимать пищу. Постельные принадлежности и всякие там кастрюльки-тарелки надо было привозить из дома, и пищу для себя мы готовили сами на печи с плитой, и топили её тоже мы, поскольку нас уже, наверное, считали вполне взрослыми людьми. А было нас полтора десятка мальчишек-старшеклассников – от восьмого по десятый классы. Как мы позже узнали, что почти с десяток девчонок-старшеклассниц, таких же горемык, как и мы сами, родители расселили среди своих знакомых, проживающих в Кавалерове.
Большинство из ребят наших, как и я сам в том числе, были совсем не избалованы каким-либо приличным комфортом. Поэтому приняли это казённое жилище как вполне достойный дар заботливых представителей высоких местных властей. Однако не прошло и месяца, как у нас уже начали пробиваться некоторые сомнения на этот счёт. Правда, с тем, что носить воду из колодца, топить печь с плитой, готовить на ней пищу для себя и заниматься всеми прочими бытовыми услугами мы как-то смирились. Но когда кончился запас дров, сделанный перед нашим вселением неведомо кем, и пополнять его никто, похоже, и не собирался, стало очень даже неуютно в подаренном нам «тереме». Мы начали экономить остатки дров и топили только печь с плитой. А когда к концу сентября вдруг резко похолодало, стало вообще туго, и мы стали каждый вечер вы ходить на заготовку дров сами, чтобы можно было протопить и голландки. Один из таких походов мне особенно запомнился. Наш домик стоял рядом с поселковым базарчиком-толкучкой, и возле киосков, с утра до вечера торгующих всякой всячиной, в том числе и водкой на розлив, всегда можно было найти пустые деревянные ящики из-под разных товаров или обломки каких-либо досок – хоть какое-то да топливо. Однажды в каком-то тесном закутке, слабо освещённом фонарём на столбе, мы вдвоём с одним парнем обнаружили совершенно голого человека, сладко спящего на холодной уже земле. От него крепко разило сивухой. Мы в испуге попятились от него, но тут у моих ног что-то блеснуло и привлекло моё внимание. Нагнулся и поднял с земли тяжелый металлический предмет: нож не нож, кинжал не кинжал и с наборной из разноцветного эбонита рукояткой. Это я потом уже рассмотрел, а тогда меня напарник уже тащил за рукав, и я механически сунул находку за пазуху. Конечно же, мы быстро оттуда смылись – с перепугу, да и от греха подальше. А утром, перед школой, и будто невзначай, я прошёл мимо того самого места, но там уже никого не было. Ну а сам этот самодельный нож-кинжал с толстым ромбическим лезвием из белого металла ещё долго хранился у нас дома на крыше под стрехой, пока мой подрастающий братишка не нашёл его там и не утерял в своих лесных забавах.
Место это в посёлке было довольно бойкое: там и торговля на барахолке шла, и попойки с драками нередко случались, поскольку рядом с двумя наличными лагерями заключённых в те послевоенные годы среди жителей был, однако, то ещё…
Одним словом, злоключения эти наши закончились только тогда, когда мы однажды все полтора десятка старшеклассников, не сговариваясь, не пошли на занятия в школу. А это происшествие по тем строгим временам было из ряда вон выходящим – правящая партия, единая-разъединая наша ленинская партия, тогда ещё ВКП(б), в те времена была ещё в незыблемом авторитете у народа и терпеть не могла даже намёка на какие-либо забастовки, пусть и недозрелых несовершеннолетних пацанов. И стоило только директору школы доложить по нужным инстанциям об этом ЧП, как сразу всё и закрутилось. Видимо, кто-то из руководства комбината, устроивших нам такое «тёплое» проживание, получил серьёзный втык на полную катушку, и у нас появились не только дрова в изобилии, но и постоянный истопник с хозяйкой-уборщицей. Они и порядок наводили, все печи топили, и водой нас обеспечивали. А сразу после праздника Великого Октября, т. е. 7 ноября, нас и вообще переселили в