и имеющему равную ссылку на любую девушку, которая будет способна доказать свое притязание на руку Пьера.
Поскольку с тех пор не появилось какого-либо универсального сложившегося мнения в таких вопросах, Глен, руководствуясь общепринятыми правилами, не сможет считать настоящую г-жу Глендиннинг в целом столь подходящей и достойной Пьера, как он, возможно, полагал, держа на примете других многочисленных молодых леди. Тем не менее, Глену стоит обращаться с ней со всей прямотой своего родства и вниманием. В заключение Пьер сказал, что он и его половина размышляют о срочном отъезде, и очень вероятно, что они прибудут в город спустя сорок восемь часов после отправки по почте настоящего письма. Поэтому он попросил Глена посмотреть перед их прибытием за небольшим комплектом наиболее важной домашней утвари для собственных нужд, проветрить и обеспечить освещением комнаты, а также предупредить доверенного клерка о том, к чему ему стоит готовиться. Затем без какого-либо тонкого и длинного продолжения, состоящего из – «…Твой, самый настоящий и искренний, мой дорогой Кузен Глен…", – он закончил письмо резкой и отдельно поставленной подписью – «PIERRE».
Книга XVI
Первая ночь по их прибытии в город
I
Путь был пройден.
Проселочная дорога, по которой они ехали, входила в город через удивительно широкую и извилистую улицу, служившую главным проездом для его не очень богатых жителей. На небе совсем не было луны, только несколько звезд. Начинались первые ночные часы, когда магазины уже закрываются, а силуэт почти любого странника, как только он проходил через неровный свет, отраженный от окна, говорил о том, что человек спешит не из дому, а домой. Проезд был извилистым, но все же чистым, что не создавало значительного препятствия для взгляда на его уходящий вдаль внушительный вид; поэтому, когда кучер достиг вершины длинного и очень пологого склона, бегущего к неясному сердцу города открывающейся мерцающей перспективой из двух длинных и параллельных рядов фонарей – фонарей, которые, казалось, предназначались не для того, чтобы рассеять общий мрак, а показать некий неясный путь, ведущий через него во мрак ещё более глубокий – когда кучер достиг этой весьма важной точки, то весь широкий треугольник города, казалось, на мгновение, смутно и подавлено предстал перед глазами.
И теперь, прежде чем спуститься по пологому склону, уже находясь на вершине, пассажиры, вследствие долгой тяжёлой болезненной тряски и утомительной, тянущейся езды, внезапно ощутили некое большое изменение в характере дороги. Кучер, казалось, переворачивал пушечные ядра всех калибров. Схватив руку Пьера, Изабель с нетерпением и дурным предчувствием спросила, что стало причиной такого весьма странного и неприятного превращения.
«Мостовые, Изабель; это – город».
Изабель промолчала.
Но в первый раз за много недель по своей воле заговорила Делли:
«Тут не столь мягко, как на зеленом газоне, господин Пьер».
«Нет, мисс Алвер», – сказал Пьер, очень ожесточенно, – «похороненные сердца неких умерших граждан, возможно, вылезли на поверхность»
«Сэр?» – сказала Делли.
«И они здесь действительно столь жестокосердны?» – спросила Изабель.
«Спроси вон те мостовые, Изабель. Молоко, пролившееся из банки молочника в декабре, замерзает на этих камнях не быстрее, чем белоснежная девственность, оказавшаяся в нужде и, возможно, попавшая на эти улицы»
«Тогда помоги, Боже, в моей тяжелой судьбе, господин Пьер», – всплакнула Делли. – «Почему вы тянете сюда такого бедного изгоя, как я?»
«Простите меня, мисс Алвер», – воскликнул Пьер с внезапной теплотой и одновременно с подчеркнутым уважением, – «простите меня; никогда ещё я не въезжал в город ночью, но, так или иначе, это заставило меня почувствовать как горечь, так и грусть. Ну, будьте веселей, мы скоро удобно разместимся и насладимся комфортом; старый клерк, о котором я говорил вам, теперь, несомненно, с сожалением следит за своей шляпой на вешалке. Ну, приободрись, Изабель, – эта поездка долгая, но мы, наконец, здесь. Едем! Тут уже не очень далеко до нашего радушного приема»
«Я слышу странный шорох и гром», – с дрожью сказала Делли.
«Мне не кажется, что сейчас как раз светло», – сказала Изабель.
«Да», – ответил Пьер, – «это – запираемые ставни магазина; это запираемые, стягиваемые болтами и укрепляемые окна и двери; городские жители идут на отдых»
«Помоги им, Боже, обрести его!» – вздохнула Делли.
«Они запирают и укрепляют, и тогда они успокаиваются, Пьер?» – сказала Изабель.
«Да, и ты думаешь, что это не служит хорошим предзнаменованием в качестве приветствия, о котором я говорил»
«Ты прочитал всю мою душу; да, я думала об этом. Но куда ведут эти длинные, узкие, унылые и мрачные улицы, которые мы пересекаем время от времени? Что они из себя представляют? Они кажутся ужасно тихими. Я с трудом различаю на них кого-либо; – всё сейчас сейчас выглядит по-иному. Посмотри, как дико смотрятся эти фонари, крест-накрест стоящие и удаленные друг от друга. – Что это за мрачные улицы, дорогой Пьер; куда они ведут?»
«Они, эти проезды, где мы находимся, милая Изабель, – узкие притоки великого Ориноко, и, как истинные притоки, они исходят из далеких и скрытых мест, из-под темных нависающих тайн раствора и камня, из долгих травянистых болот подлости и множества пересаженных сучков, на которых висят несчастные»
«Я ничего не знаю об этом, Пьер. Но мне не нравится город. Думаешь ли ты, Пьер, что когда-нибудь настанет время, когда вся земля будет замощена?»
«Слава Богу, этого никогда не случится!»
«Этот тихое мрачное место ужасно, – смотри! Мне кажется, что не ради мира я возвращаюсь в него»
Почти в тот же момент переднее колесо резко заскрипело под телом кучера.
«Смелее!» – вскричал Пьер, – «мы в карете! – Оно, к тому же, не такое уж и уединенное – сюда прибывает путешественник»
«Послушайте, что это?» – сказала Делли, – «этот резкий железный звон? Он сейчас прошел мимо нас»
«Увлеченный путешественник», – сказал Пьер, – " на пятах его ботинок – стальные набойки; это какой-нибудь старший сын с нежной душой, как я полагаю»
«Пьер», – сказала Изабель, – «эта тишина неестественная, она страшит. Леса никогда такими не бывают»
«Это потому, что кирпич и раствор хранят более глубокие тайны, чем древесина или срубленный лес, милая Изабель. Но здесь мы снова поворачиваем; теперь, если я угадал, ещё два поворота приведут нас к двери. Смелее, все будет хорошо; несомненно, он приготовил славный ужин. Смелее, Изабель. Ну, это будет чай или кофе? Немного хлеба или свежий тост? У нас также будут яйца и, возможно, какая-нибудь холодная курица.» – Затем, бормоча про себя, – «Я также надеюсь, что все не так, никаких холодных закусок! слишком много холода выложено здесь этими булыжниками, словно еда для голодающих нищих. Нет. Я не буду есть холодную курицу». Затем вслух – «Но здесь мы поворачиваем снова; да, так я и думал. Хо, кучер!» (толкая его голову из окна) «направо! направо! он должен быть справа! первый дом со светом справа!»
«Всё то же: никаких огней, кроме уличных», – ответил неприветливый голос кучера.
«Глупец! он проехал его – да, да – он проехал! Хо! хо! Остановитесь, вернитесь. Разве вы не проезжали освещенные окна?»
«Никаких огней, кроме уличных», – раздался грубый ответ. «Какой номер? номер? Не заставляйте меня метаться здесь всю ночь! Номер, я сказал!»
«Я не знаю его», – ответил Пьер, – «но я хорошо знаю дом; вы, должно быть, проехали его, я повторяю. Вы должны вернуться. Разве вы не проезжали освещённые окна?»
«Тогда их лампы должны гореть черным светом; на улице совсем нет освещённых окон; я знаю город; здесь живут старые девы, и все они ушли спать; наша остановка это склады»
«Вы остановите экипаж или нет?» – вскричал Пьер, уже рассерженный его угрюмостью при продолжении пути.
«Я повинуюсь приказам: первый дом со светом; и „будьте внимательны“ – хотя,