хочешь? Ну нет! Предпочитаю лежать на больничной койке, болтаться между жизнью и смертью. Быть на грани – вот счастье. Только умирая, человек познает истину. Она не для сытых, она для погибающих. Нищий старик и нищая старуха, они прекрасны, потому что мудры, а сытые – омерзительны. Люди бы не спивались, не гибли зазря и не устраивали войны, если бы в этом не было смысла. Он есть всегда, просто мы не видим его, не понимаем.
Она слушала завороженно, и у меня закралось подозрение, не в этом ли расчет? Она прекрасно знает, что взять меня можно, обольстив не телом, но опьянив разум, тогда я бессилен, вот и провоцирует.
– И в чем смысл жизни? – спросила она недоверчиво, почти уверенная, что ответа нет.
– У каждого свой. Если ты чувствуешь себя счастливой, живя свиньей, значит, быть свиньей – твой смысл.
– Фи.
– Правильно, философия. Но тебе об этом рано.
– Хочешь сказать, я свинья? – она поправила юбку, не без умысла округлив колено.
– Не я это сказал.
Проглотила слюнку. Как она умна, прямо не верится. Или это ад дает ей силы? Ад у нее там же, где рай, между ног все замешано.
– А драматургия. Она тебя еще интересует? Или ты спекся.
Да что такое. Пошла на новый заход? Самолет в юбке.
– Интересует, но не в плане авантюр, – я понимал, куда она клонит. – Видишь ли, моя драматургия вышла за рамки этого мира, ей здесь тесно. Потусторонний мир – вот загадка.
– Крыша поехала, – она поняла, что подача за мной, фыркнула.
– Ты спросила – я ответил. И прощай! Желаю счастья.
Пума не сдавалась, помолчала, перешла в лобовую атаку:
– Барин тебе миллион оставил. Это правда?
– Откуда сведения?
– Он сам сказал! А потом умер.
– Не успел родиться, только расцвел! Тут же старость, и смерть. Скоропостижно? На днях здоровым был. А кому он сказал?
– Неважно. Так как насчет миллиона?
– Какой миллион, что ты. Он отдал дипломат, где были мои кровные денежки, всю жизнь копил. И мечтал дурак, вот Пума вернется, заживем припеваючи. Сто тысяч – мелочи. Ты замуж выходишь, за отца и сына Ежовых! Весь город ваш.
– Где миллион, котик?
– Вот упрямая девчонка! Обманул вас Барин. Или меня обманул? Вместо миллиона 100 тысяч подсунул. Ах, негодяй! Не знаю. Вообще я в «дипломат» не заглядывал, некогда было. Неужели миллион там был? Его парень забрал, убийца, который меня подрезал. У него спросите!
– Спросили. Нет его больше, и миллиона нет. 100 тысяч есть, это правда. Тебе же деньги не нужны? Скажешь, где миллион, получишь свой «дипломат»! – она вдруг наклонилась и зашипела в самое ухо. – Тебя удавят, котик. Сегодня же ночью. Если не скажешь, где миллион.
Вот. Что я говорил? Зашипела, укусила, яд в вену впрыснула. Пума выпрямилась, заботливо поправила на мне одеяло, подоткнула, как на покойнике в гробу, со всех сторон.
– Это ошибка, милая! Честное слово, не знаю. Дипломат парень забрал.
– Альбинос, его убили. И Граф умер, и Макс.
– Макс?!
– Да, котик. И Барин тоже.
– Ужас какой. И Мавр, жених твой липовый. Ты что творишь, девочка?
Она ни капли не смутилась, и ровным тоном перечисляла:
– Джексон, Мамонт, Клоп. Тебе это ни о чем не говорит?
– Из зоопарка сбежали?
– Бандера, Малой. Хряк, Альбинос.
– Кладбище целое! – порадовался я. – Матереешь, девочка. Кто следующий?
– Следующим будешь ты.
– Надо полагать, идет очищение народных масс. От преступного элемента!
– Ты умный мальчик.
– А Фауст! Твой любовник?
– Тсс! – она приложила пальчик к губам и покосилась на Валета, который перестал издавать звуки Титаника, напоровшегося на айсберг. Храп, похожий на скрип железа по борту, прекратился.
– А брат мой зачем? – я спросил тихо.
– Это отдельный разговор, – сказала она еще тише. – Я тебя рекомендовала. Или ты соглашаешься, или тебе конец. Жду ответа прямо сейчас.
– Нельзя же вот так! Прямо за горло. Я должен знать…
– Да или нет?
– Нет! Нет у тебя приемов против Драмы.
– Есть.
– Например?..
Валет повернулся на кровати и посмотрел на нас опухшими со сна глазами.
– Здравствуй, Валетик, – ехидно сказала Пума. – Зубки не болят?
Мой сосед что-то промычал, напрягся в лице, и вдруг шумно испортил воздух. Пума тут же встала, поправила на плечах белый халат, не забыв эффектно выгнуть спинку.
– Пока, ребята! Душно тут у вас, – она повернулась выйти, но я поманил пальцем.
– Что? – она склонилась, и я зашептал ей в ухо, впрыскивая ответный яд:
– Я вспомнил! Он мне дал бирку от камеры хранения. На вокзале. Я хотел посмотреть, но этот. Как его? Альбинос! По следу шел. Короче, не успел я. Наверно, там миллион.
– А бирка где? – она жадно впитывала яд.
Вот, все они тут! Любовь, философия, драматургия. А на деле? Я откинулся на подушку, изображая слабость.
– Не знаю. Меня подрезали. Был без сознания. Операция, наркоз, все смешалось в доме Облонских. Ты еще пришла, с ума сводишь. В гардеробе. В дубленке? Не помню. Может, на вокзале обронил. Мы там по поездам скакали. Искать надо. Все! Спать хочу. Приходи завтра, буду ждать.
Валет целился загипсованной челюстью и смотрел, как белогвардеец в щель станкового пулемета, не понимая, что за разговоры обсуждаются в его присутствии. Пума выпрямилась.
– Это, котик, уже лучше. Хорошо, я завтра приду, а ты подумай, как следует. Поправляйся!
Пума на прощание хлопнула ресничками, прямо ангел воплоти, и вышла.
– Сука, – заключил Валет. Оппонент не догадывался, как он прав.
– Мягко сказано, товарищ. Она чудовище…
В палату нагрянула медсестра с подносом, начались процедуры, тихий час окончился. После ужина Валет отправился смотреть телевизор, а я остался один на один со своими мыслями. Что ни говори, как ни хорохорься, а Пума опасный противник. Все следователи мира против нее гроша ломаного не стоят, у нее чутье звериное, и все же, будем надеяться, что я обыграл. Пума уверена, что достигла своей цели после изнурительной психологической борьбы, на самом деле, все было проще и сложнее. Она сыграет свою партию виртуозно, и при этом даст мне тот единственный шанс, ради которого я вернулся к жизни. Со мной, понятно, расправится Правосудие, а с ней?.. Да бог с ней. Я занялся просчетом множества вариантов, удел гроссмейстеров и драматургов, правда, разница в том, что в отличие от шахматистов в случае победы – расстрельная статья, в случае поражения – крах прожитой жизни, и самоубийство, как признание поражения. Веселенький выбор, но он меня грел. В отличие же от обычных драматургов, я завершал сценарий, в котором главное действующее лицо как бы я сам,