Читать интересную книгу ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) - Пантелеймон Кулиш

драки, от „татарского танца* и „козацкого веремия* до приемов, изобретенных

Густавом Адольфом. Даже панские ополчения, состоявшие на половину из низшей

шляхты, старались вести себя па поле битвы, как подобает истинным рыцарям, а

некоторые, набранные из наемных Татар, Волохов, Сербов и выписанных из реестра

Козаков, готовы были идти за своими „рейментарями* в какой-угодно огонь, как это

доказывали „лащовщики".

Но в настоящем случае голодный, ограбленный и почти опустошенный край вдоль

берегов Днепра, Сулы и пограничного от запорожских Диких Полей Тясмиыа

представлял слишком скудные средства для содержания многочисленной, сравнительно

с пехотою, конницы, да и люди не роскошничали в стану Потоцкого. Козаки сидели за

высокими валами и делали беспрестанные вылазки. Отражение вылазок не обходилось

для панов без, несчастий, потому что все пространство вдоль окопов было изрыто

круглыми ямками, на которых кони спотыкались, ломали ноги и опрокидывали

всадников, а козаки, лежа в так называемых долках, или просто на земле, метко

стреляли по всадникам.

Паны, приводя лично, или присылая под начальством ротмистров и поручиков

(наместников) свои ополчения, воображали войну с козаками чем-то в роде

прошлогодней „Кумейщины*, где были нужны только—сильный напор для

расторжения козацкого табора и достаточное количество рук для наказания хлопов.

Разочарование в мечтах о рыцарской славе, добываемой в несколько дней, охладило их

энтузиазм, и они, под тем предлогом, что козаки просят уже помилования, начали

поворачивать во-свояси. Между тем битвы под окопами происходили почти ежедневно,

и редко проходила ночь, в которую бы козаки не сделали дерзкой вылазки. Потоцкий

находился в обстоятельствах затруднительных.

Но положение козацкого вождя было гораздо хуже. Голод в его окопах начал

делаться чувствительным. Козаки питались уже одною кониной, употребляя муку

только для приправы. Появились новые депутации в панском стану. Но все они

твердили одно и то

262

.

же,—что козакам не возможно иначе быть, как при старинных своих правах.

Напрасно нолевой коронный гетман твердил им, что король назначил им

коммиссара и полковников из шляхты в видах охранения их имущества и личной

безопасности от выписчиков и от самих жолнеров. Козаки жаловались на реестровиков,

преданных интересам короны, что они, водя с ними хлеб-соль, изменили им и уронили

их достоинство. Козаки советовали и коронным гетманам беречься их измены;

выражали желание послать от себя к королю послов, и просили Потоцкого об одном,—

чтоб он не приводил в исполнение постановления последнего сейма, пока не вернутся

их послы от короля, и оставил бы их до следующего сейма при тех правах, какие

признаны за ними Куруковскою коммиссиею.

Среди переговоров и убеждений получено было известие, что Филонеяко плывет с

Верху Диепра на выручку осажденным. Потоцкий обратил на него всю свою энергию.

Козацкая флотилия должна была причалить к берегу через несколько дней.

Непреклонному Гуне представлялось два выхода из его положения: или, в соединении

с Филоненком, одолеть „Ляховъ* превосходством сил, или, без дальнейших потерь,

удалиться на Запорожье. Если же не удастся ни то, ни другое, тогда будет он держаться

на Устье Старца до тех нор, пока голод не заставит Потоцкого снять осаду.

С своей стороны Потоцкий, в случае неудачного отражения идущих с Верху Днепра

Козаков, решился зимовать на месте и заложить здесь новую колонию. События

принимали подобие Троянской войны, и этим самым свидетельствовали, что

усмирение Козаковъ— задача слишком трудная для обладателей Королевской Земли.

Предупреждая поход Филоненка шляхетский Агамемнон сделал еще один приступ

к окопам, продолжавшийся целые сутки. Много было явлено с обеих сторон

гекторовского мужества, ахилловской завзятости и одисееевских ухищрений; но

обоюдные подвиги не привели ни ту, ни другую сторону ровно ни к чему. Каждая из

них, рассчитывая на прибытие Филоненка по-своему, старалась ослабить неприятеля,

чтобы легче было поставить на своем с наступлением этого важного события. В обоих

войсках истощались огнестрельные снаряды; оба войска теряли лучших воинов; оба,

уничтожая и надрывая друг друга, оставались по-прежнему в равновесии сил и

бессилия. В жару социальной усобицы, воспламененные тяж-

.

268

кими ударами врага, воины забывали цель кровавого спора. Бились уже не за

привилегии, добытые заслугами и происками многих поколений, не за равенство с

теми, которые, на поверхностный взгляд, блаженствовали, точно в раю, на счет

мучимых, точно в пекле. Бились уже не паны с хлопами и не мнимые жертвы с

мнимыми тиранами, а рыцари своего грубого, но кипучего физического и

нравственного энергиею века с одинаково доблестными и свирепыми рыцарями. Битва

была страшная. Но она предвещала еще более кровавый спор, в котором обе великия

силы долженствовали взаимно истощиться, чтобы подпасть под господство более

полезной для человечества силы.

Сведения, добытые от языков среди боя, опечалили Потоцкого. Преданные ему

реестровики подтверждали их справедливость, и были такого мнения, что, еслибы и

удалось панам взять козацкия окопы, то делу был бы еще далеко не конец. Внутри

окопов были такие блокгаузы, обеспеченные водою, что только голодом было возможно

одолеть завзятых.

Наконец в панском стану сведали, что Фялоненка ожидают к Устью Старца 27

русского июля, в день „Палея* (Пантелеймона),—день, по приметам хлеборобов,

особенно громоносный и зажигательный. Козаки расставили на валах пушки,

наготовили при них огнестрельных снарядов, перечистили свой „огнестрельный бой"

от коноти, подкормили коней, и решились прикрывать высадку, во чтб бы то ни

обошлось им. Но лащовщики и хоругви великого коронного гетмана сделали на

противоположной стороне Днепра засаду против Филоненка, который часть войска вел

берегом, а другую часть посадил на байдаки.

Наступил таинственно грозный день Палея. Филоненко был в самом деле близко.

Но встреча с лащовщиками и с контингентом Конецпольского обошлась ему не дешево.

Много пало у него людей, много потерял он и запасов. Долго провожали его жолнеры,

„вешаясь* па его хвостовых отрядах, забегая вперед „головы" и стреляя по его судам из

пушек и гаковниц. Гром пальбы доносился к Устью Старца, и волновал то страхом, то

надеждою, как осажденных, так и осаждающих. Наконец пальба умолкла, потому что

Филоненко освободился от своих преследователей, добравшись до островов, до

неприступных для неприятеля днепровских луговин и непроходимых затонов. К

полуночи он был у пристани, от которой козацкие окопы отделялись только

небольшимъ

264

.

пространством. На этом пространстве должна была решиться судьба долгой и

мучительной для обеих сторон осады.

Ночь была темная. Стрельба помогала делу немного. Пошло в ход оружие холодное

—среди мрака, соответствовавшего тому, который напустили в умы и сердца

сражающихся римляне и византийцы.

Главными панскими силами предводительствовали Николай Потоцкий и князь

Вишневецкий, Агамемнон и Ахилл знамепитой борьбы на Устье Старца. Паны вывели

в ночную битву из обоза все свои хоругви, так что в обозе некому было даже сторожить

пленных, которых было 70 человек. Ротмистр венгерской королевской пехоты, пан

Загурский, выделил несколько важнейших серомах из толпы, а остальных велел

венгерцам изрубить.

От полуночи до позднего утра стояли паны нерушимою стеною между войском

Филоненка, пробивавшимся 'к окопам, и войском Гуни, которое силилось проложить

ему дорогу. Ворота в окопы не были защищены: они манили панов на козацкия засады.

Козаки, лежа сплошным помостом под панскими колоннами, осыпали их

смертоносным градом пуль. Этих отчаянных людей приходилось беспрестанно

отпугивать быстрым напуском конницы. Гибли серомахи тысячами, но не уступали

шляхетвикам ни в горячей завзятости, ни в холодной решимости. Наконец шляхетпики

изнемогли, и Филоненко пробился в окопы.

Но победители были печальны. Большая часть навербованного зпаменитым

Корсунским полковником войска пала в битвах. Съестных припасов уцелело для всех

Козаков только на два дня. Когда то и другое сделалось известным, печаль козацкой

черни перешла в ярость. Филоненка, прославившагося еще в 1628 г. походами в