Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

– Я радуюсь вместе с тобой, добрый разбойник! Иди, живи!

И тут же Раввана Крысобой легко подтолкнул в спину, и Варравван, оберегая больную руку, сбежал по боковым ступенькам с камен ного помоста и был поглощен воющей толпой.

Тут Ешуа оглянулся, все еще сохраняя на лице улыбку, но отраже ния ее ни на чьем лице не встретил. Тогда она сбежала с его лица. Он повернулся, ища взглядом Пилата. Но того уже не было на лифостротоне.

Ешуа попытался улыбнуться Крысобою, но и Крысобой не отве тил. Был серьезен так же, как и все кругом.

Ешуа глянул с лифостротона, увидел, что шумящая толпа отлила от лифостротона, а на ее место прискакал конный сирийский отряд, и Ешуа услышал, как каркнула чья-то картавая команда.

Тут Ешуа стал беспокоен. Тревожно покосился на солнце. Оно опалило ему глаза, он закрыл их и почувствовал, что его подталкива ют в спину, чтобы он шел.

Он заискивающе улыбнулся какому-то лицу. Это лицо осталось се рьезным, и Ешуа двинулся с лифостротона.

И был полдень…

Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет. Кресло возле постели было пусто.

Глава I I I СЕДЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

– И был полдень, многоуважаемый Иван Николаевич, – сказал про фессор.

Иван провел рукой по лицу, как человек, только что очнувшийся после сна, и увидел, что на Патриарших прудах вечер.

Тяжкая духота как будто рассеялась. Вода почернела. Голоса стали мягче. И легкая лодочка заскользила по воде.

«Как это я не заметил, что он все это наплел? – нахмурившись, по думал Иван. – Вот уж и вечер…»

А Берлиоз сказал, в сумерках всматриваясь в лицо профессора:

– Ваш рассказ очень интересен, хотя и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.

– Ну, так ведь!.. – ответил, усмехнувшись, профессор, и прияте ли не поняли, что он хотел этим сказать.

– Боюсь, – сказал Берлиоз, – что никто не может подтвердить, что все это действительно происходило.

– Нет, это может кто подтвердить, – отозвался профессор с сильнейшим акцентом и вдруг таинственно поманил к себе пальца ми обоих приятелей.

Те изумленно наклонились к профессору, и он сказал, но уж без всякого акцента:

– Дело в том, что я сам лично присутствовал при всем этом. Был на балконе у Понтия Пилата и на лифостротоне, только – тсс… ни кому ни слова и полнейший секрет!

Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.

– Вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим голосом спросил Берлиоз.

– Я сегодня приехал в Москву, – жалобно ответил профессор, и тут приятели, глянув ему в лицо, увидели, что глаза у него совер шенно безумные, то есть, вернее, левый глаз, потому что правый был мертв и черен.

«Вот все и разъяснилось, – подумал Берлиоз, – приехал немец и тотчас спятил. Вот так история!»

Но Берлиоз был решительным и сообразительным человеком. Откинувшись назад, он замигал за спиной профессора Ивану, и тот его понял.

– Да, да, да, – заговорил Берлиоз, – возможно… впрочем, все воз можно… И Понтий Пилат, и балкон… А ваши вещи где, профес сор? – вкрадчиво осведомился он. – В «Метрополе»? Вы где остано вились?

– Я нигде, – ответил немец, тоскливо и дико блуждая глазом по Патриаршим прудам.

– Как? А где же вы будете жить? – спросил Берлиоз.

– В вашей квартире, – вдруг развязно подмигнув глазом, ответил немец.

– Я очень рад, но…

– А дьявола тоже нет? – вдруг раздраженно спросил немец, обра щаясь непосредственно к Ивану.

– И дьявола…

– Не противоречь, – шепнул Берлиоз.

– Нету никакого дьявола! – растерявшись, закричал Иван не то, что нужно. – Вот вцепился! Перестаньте психовать!

Немец расхохотался так, что из липы над головами сидящих вы порхнул воробей.

– Ну, это уже положительно интересно, – заговорил немец, радо стно сияя в полумраке глазом, – что это у вас ничего нет: Христа не ту, дьявола нету, таксомоторов нету…

– Успокойтесь, успокойтесь, профессор, все будет, – забормотал Берлиоз. – Вы посидите минуточку с Бездомным здесь на скамейке, а я только сбегаю, звякну по телефону… А там мы вас проводим.

План у Берлиоза был таков: добраться до первого же телефона и сообщить в ГПУ, что приехавший из-за границы консультант бро дит по Патриаршим прудам в состоянии ненормальном. Так вот что бы приняли меры, а то получается неприятная история.

– Позвонить? Очень хорошо, но только умоляю вас на проща нье, – заговорил немец, – поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я вас уж не прошу!

– Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково проговорил Берлиоз и, подмигнув Ивану, устремился по аллее к выходу.

Профессор тотчас как будто выздоровел.

– Михаил Александрович! – звучно крикнул он вдогонку басом.

– А?

– Не прикажете ли, я дам вашему дяде телеграмму в Харьков?

Берлиоз дрогнул и подумал: «Откуда он знает про дядю? Странно!..»

Но мысль о дяде тут же вылетела у него из головы. Со скамейки у самого выхода поднялся навстречу редактору в точности тот субъ ект, который еще совсем недавно соткался из жирного зноя. Только сейчас он был уже не знойный, а обыкновенный – плотский, так что Берлиоз отчетливо разглядел, что у него усишки, как куриные пе рышки, маленькие, иронические, как будто полупьяные глазки, жо кейская шапочка, а брючки клетчатые и необыкновенно противно подтянутые.

Товарищ Берлиоз содрогнулся, попятился, но тут же утешил себя мыслью, что это глупое совпадение.

– Турникет ищете, гражданин? – тенором осведомился субъ ект. – А вот прямо, пожалуйста! С вас бы, гражданин, за указание на четверть литра… бывшему регенту…

Но Берлиоз не стал слушать назойливого попрошайку и быстро тронулся к турникету. Он уже повернул турникет и собрался шаг нуть, но тут в темнеющем воздухе на него брызнул сверху слабый красный и белый свет. Над самой головой вспыхнула вывеска: «Бере гись трамвая!»

Тотчас с Садовой на Бронную и вылетел этот трамвай. Выйдя на прямую, он внезапно радостно осветился, качнулся, взвыл и наддал.

Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за вертушку. Переступил, в ту же секунду нелепо выбросил одну ногу вверх, другая поехала по камню, рука соскочила с вертушки, и Бер лиоза выбросило на рельсы.

Он упал лицом к небу, тотчас повернулся на левый бок и над со бой увидел в ослепительно освещенных стеклах женскую голову в красном платочке. Лицо женщины было бело как смерть.

Он сделал попытку перевалиться на правый бок и увидел прямо над собой очень далеко белую звездочку, как пятнышко. И подумал: «Конец. Больше повернуться не успею». Он всхлипнул.

Вагон носом сел в землю, и стекла рухнули в нем с грохотом.

Тут из-под колеса выкатилась и запрыгала по булыжникам окро вавленная голова, а затем выбросило кисть руки.

Страшного визга из вагона Берлиоз уже не слыхал.

Глава IV ПОГОНЯ

Глава V ДЕЛО БЫЛО В ГРИБОЕДОВЕ

Белый дом, двухэтажный, старинной постройки помещался в глуби не небольшого садика на бульварном кольце и носил название дома Грибоедова. Говорили, что будто бы некогда он принадлежал тетке Грибоедова, хотя, сколько помнится, никакой тетки у Грибоедова не было. Так что надо полагать, что рассказы о том, как Грибоедов в этом самом доме, в этом самом зале с колоннами читал старухе «Го ре от ума», представляют обыкновенные московские враки.

Но как бы там ни было, в настоящее время дом принадлежал тому самому Миолиту, секретарем которого являлся до девяти часов это го вечера товарищ Берлиоз.

Верхний этаж был занят редакциями трех журналов и канцеляри ей Миолита, в зале, где тетка слушала знаменитого племянника, про исходили конференции, а в первом этаже поместился писательский ресторан.

К половине одиннадцатого ночи в тесной комнате томилось че ловек десять народу, поджидавших товарища Берлиоза на заседание.

Народ этот поражал каждого свежего человека необыкновенным разнообразием своего одеяния.

Так, один был в хорошем из парижской материи костюме и креп кой желтой обуви – председатель секции драматургов Бескудников.

Другой, в белой рубахе, подпоясанный кавказским серебряным поясом, в ялтинской тюбетейке, в белых летних штанах с пятном от яичного желтка на левом колене, – помощник председателя той же секции Понырев.

Батальный беллетрист Абабков зашнуровал свои ноги до колен в пехотные иностранные сапоги на тройной подошве и имел при се бе цейсовский бинокль в футляре.

Богатая некогда купеческая наследница Настасья Савишна Непременова, ставшая военно-морской романисткой и подписывавша яся «Боцман Жорж», была в засаленной шелковой блузочке и чер ной кривой юбке. Поэтесса Силова Зигфрид, в джемпере-самовязе, лакированных туфлях и в беретике. Поэт Двубратский, в пиджаке поверх майки и в ночных туфлях.

Были и другие.

Вся компания курила отчаянно, томилась и корчилась на стульях. В открытое окно не проникала ни одна струя воздуха. Москва как на лилась зноем за день, так он и застыл, и было ясно, что ночь не при несет никому облегчения.