Читать интересную книгу В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

не понимает, почему должна вмешиваться третья сторона»[1061]. Логика поведения германской дипломатии укрепляла Форин Оффис в мысли о том, что Германия ни словом не призвала свою союзницу к сдержанности[1062].

По воспоминаниям Грея, организация конференции послов, подобно той, которая функционировала в Лондоне в 1912–1913 гг., в тех условиях была самым верным способом сохранить мир в Европе – «достойный мир», «без победителей и проигравших». Сербский ответ[1063]на австрийский ультиматум позволял Австро-Венгрии с честью для себя разрешить создавшийся кризис[1064].

Берхтольд отверг предложение Грея о посредничестве четырех держав на базе сербской ноты, заметив при этом М. де Бансену, что «Сербия не представляет непосредственной угрозы для Великобритании, в отличие от Австро-Венгрии»[1065]. Балльплац прилагал максимум усилий, чтобы убедить Лондон в том, что, принимая военные меры против Сербии, Дунайская монархия решала вопрос сугубо локального характера. Менсдорф пытался объяснить Грею, что выступление Австро-Венгрии было обусловлено объективными причинами: мобилизация, которую она неоднократно проводила в течение последних нескольких лет, ложилась тяжким бременем на экономику империи, и в этот раз правительство было исполнено решимости пойти до конца. По словам австро-венгерского дипломата, Двуединая монархия не стремилась к территориальным приращениям за счет Сербии, а только к «защите своих интересов»[1066].

Думается, что среди главных действующих лиц июльской драмы сработал феномен, получивший в психологии название «эвристика доступности» («availability heuristic»), т. е. выборочный учет прошлого опыта, искажаемого сознанием в процессе принятия решений в новой кризисной ситуации, которая поверхностно, при первом приближении оказывается похожей на предыдущую[1067]. С одной стороны, почти во всех европейских столицах не теряли надежду на мирное разрешение кризиса, спровоцированного сараевскими событиями. Э. Грей неоднократно апеллировал к «дипломатическому наследию» Балканских войн

и практике «концертного» урегулирования международных кризисов. С другой стороны, и Петербург, и Лондон в определенной степени рассчитывали на повторение сценария Боснийского кризиса, только без германского ультиматума, который был бы равнозначен дипломатическому поражению России. В 1908–1909 гг. аннексия Боснии и Герцеговины, а также лишение Сербии и Черногории территориальных компенсаций не привели к подрыву позиций Антанты на Балканах, а также к дисбалансу сил в Европе (Тройственное согласие и Тройственный союз продолжали уравновешивать друг друга). В 1914 г. британская и русская дипломатия были готовы пойти на значительные уступки Австро-Венгрии, в том числе за счет Сербии, чтобы склонить Вену к компромиссу и лишить Германию повода оказать своей союзнице военную поддержку.

Сазонов не только живо откликнулся на предложение главы Форин Оффис о посредничестве четырех держав, но и предложил Берх-тольду прямые переговоры через послов, аккредитованных при правительствах двух империй. Глава русского МИДа выражал готовность заставить Белград максимально удовлетворить претензии Вены при условии сохранения территориальной целостности Сербии и уважения ее прав как суверенного государства. Он призывал австро-венгерское правительство отказаться от своих самых резких требований в обмен на гарантии держав контролировать распространение антиавстрийской пропаганды на территории королевства. Предполагалось, что посланники великих держав в Белграде будут находиться в постоянном неформальном контакте и в случае необходимости оказывать давление на сербское правительство с целью заставить его пресечь деятельность антиавстрийских революционных организаций на территории королевства[1068]. В Вену поступали сообщения от посла в Петербурге графа Ф. Сапари о том, что Сазонов в надежде сохранить мир «хватался за соломинку»[1069].

Лондон, если судить по выдвигаемым им с 26 по 29 июля схемам урегулирования балканского кризиса, с каждым разом все больше и больше демонстрировал свою склонность пойти навстречу требованиям австро-венгерского правительства. Первоначально Грей настаивал на том, что «до разрешения вопроса конференцией сербская территория не могла быть подвергнута вторжению, поскольку тогда все усилия окажутся тщетными и мировая война будет неизбежна»[1070]. Форин Оффис, впрочем как и МИД России, после объявления 28 июля Австро-Венгрией войны Сербии смягчил свою позицию: начало боевых действий между двумя странами не являлось поводом для прекращения австро-русских переговоров. В условиях стремительно меняющейся ситуации Лондон с интересом откликнулся на «план залога», выдвинутый германской стороной. Вильгельм II, оценивший сербский ответ на ультиматум как дипломатический триумф Дунайской монархии, в качестве одного из вариантов урегулирования австро-сербского конфликта называл временную оккупацию австро-венгерскими войсками Белграда и части Сербии с целью гарантировать исполнение сербами условий ультиматума[1071]. Соглашаясь с так называемой «остановкой в Белграде», Грей исходил из того, что в ближайшее время войска Дунайской монархии все равно займут сербскую столицу. Единственное условие, на котором настаивал глава Форин Оффис, был отказ Австро-Венгрии от дальнейшего продвижения вглубь сербской территории[1072]. Россия, как впоследствии отмечал Сазонов, «не возражала и против этого нового предложения, хотя оно и превышало по своей уступчивости все, чего можно было от нее ожидать»[1073].

Несмотря на все попытки склонить правительство Австро-Венгрии к переговорам, чиновники Форин Оффис были убеждены в том, что только Германия, поддержка которой являлась принципиальным фактором бескомпромиссной политики Вены на Балканах, могла воздействовать на свою союзницу. Грей, по его словам, был согласен на любую форму посредничества четырех держав, которую предложит Германия: успех медиации зависел от желания Берлина «’’нажать кнопку” в интересах мира»[1074].

Позиция Великобритании касательно австро-сербского конфликта и ее усилия, направленные на то, чтобы Вена и Петербург урегулировали свои противоречия, трактовались правительствами Германии и Австро-Венгрии как подтверждение нежелания Англии быть вовлеченной в общеевропейский конфликт. Неучастие Великобритании в войне значительно повышало шансы Центральных держав на успех в военном противостоянии с франко-русским союзом. Благоприятная, с точки зрения Берлина, ситуация (вероятный британский нейтралитет, неподготовленность русской армии, перевооружение которой завершилось бы только к 1917 г., гарантированное участие в войне Австро-Венгрии) подтолкнула германское руководство к развязыванию европейской войны.

В Германии, однако, допустили серьезную ошибку в истолковании действий Великобритании. В своем стремлении начать европейскую войну из-за балканского вопроса и в расчете на английский нейтралитет Берлин руководствовался двумя, казалось бы, обоснованными соображениями: во-первых, четкой дифференциацией Лондоном конфликта на Балканах и в Европе, во-вторых, отсутствием у Британии формальных обязательств перед партнерами по Антанте, тем более в отношении Юго-Восточной Европы. Однако участие в войне Франции и перспектива ее поражения кардинальным образом меняли всю картину. Еще в сентябре 1912 г. Грей в секретном меморандуме, перечисляя причины, которые могли подтолкнуть Великобританию к вступлению в европейскую войну, называл попытку Германии, опиравшейся на свою «беспрецедентную мощь», сокрушить Францию. Доминирование Германской империи на континенте, по мнению главы Форин Оффис, привело бы к изоляции Англии[1075]. Решимость германского руководства осуществить «план Шлиффена», предполагавший вторжение в Бельгию и молниеносный разгром Франции, предопределила выступление Британии на стороне Антанты. Грей считал неприемлемыми заверения Бетман-Гольвега о том, что Германия не собиралась присоединять дополнительные