такое несоответствие «реальной» картины и ее журнальных интерпретаций? На взгляд уже цитировавшихся Р. Пино, Г.У. Стида и Р.У. Сетон-Уотсона, итоги Балканских войн и прежде всего усиление и укрупнение Сербского королевства – событие внешнее с точки зрения политической жизни Австро-Венгрии – оказало дестабилизирующее воздействие на сложный организм многонациональной империи Габсбургов[1007]. Так, Сербия, как выражался Пино, «этот постоянный объект насмешек венской бюрократии», превращалась в центр притяжения югославян империи[1008]. И усиление гравитационного поля между югославянским ядром в лице Сербии и югославянским элементом в рамках Дунайской монархии грозило взорвать последнюю изнутри. Однако, в отличие от законов физики, упомянутые авторы, считали главной причиной движения частиц, т. е. югославян, не столько формирование мощного центра, сколько распад прежних политических связей и структур в самой империи Габсбургов, а также желание ее руководства игнорировать этот процесс. И если политики не имеют возможности повлиять на действия физических сил, то Вена, как это представлялось европейским авторам, вполне могла помешать притяжению югославян к Сербии, инициировав перестройку Двуединой монархии[1009].
Еще один важный момент, который высветили события Балканских войн, заключался в том, что фактор общественного мнения начинал все сильнее воздействовать на процесс принятия внешнеполитических решений в Австро-Венгрии. Особенно жаркие дискуссии по вопросам балканской политики Дунайской монархии разгорелись в Транслейтании, что неоднократно фиксировали в своих донесениях русские и британские дипломаты. Как передавал из Будапешта британский генеральный консул У. Макс Мюллер, во время заседания венгерской делегации оппозиция довольно резко критиковала Берхтольда за непоследовательный внешнеполитический курс на Балканах в период кризиса 1912–1913 гг.: провал попыток защитить интересы Австро-Венгрии в регионе и непомерные военные затраты, связанные с частичной мобилизацией войск[1010]. Более того, звучали призывы (правда, не разделяемые подавляющим большинством правящей элиты) о смене внешнеполитической ориентации Двуединой монархии: отход от Драйбунда и развитие сотрудничества с державами Антанты. Одним из выразителей этой точки зрения был видный лидер оппозиции граф М. Каройи[1011].
Неудовлетворенность венгерского общества балканской политикой Вены, с одной стороны, и отсутствие внутри него единодушия по внешнеполитическим сюжетам – с другой, также нашли отражение в венгерской прессе. Как констатировал русский генеральный консул в Будапеште М. Приклонский, на страницах венгерских печатных изданий прослеживались две тенденции: приверженность конфронтационной модели взаимодействия с Россией и ее «балканскими протеже» (Сербией и Черногорией) и осуждение этих провокационных публикаций. Причем, как подчеркивал Приклонский, в будапештских изданиях констатировалась нетождественность интересов Венгрии и Дунайской монархии: «Наше отечество Венгрия, а не монархия, и чем сильнее монархия, тем слабее наше отечество»[1012]. От Вены требовалось доказать обоснованность ее балканской политики, общность интересов обеих частей Дунайской монархии в Юго-Восточной Европе. На деле это означало, что сближение позиций Транслейтании и Цислейтании зависело от обострения ситуации на Балканах, ибо оно предполагало консолидацию усилий Вены и Будапешта для противодействия сербской угрозе военными методами. Общественное мнение, как можно заключить из донесений иностранных дипломатов, вносило изрядный элемент непредсказуемости в выработку балканской политики Австро-Венгрии.
Таким образом, за несколько предвоенных лет произошла практически тотальная «балканизация» внешней политики Австро-Венгрии. Для Вены проблемы поддержания своего международного престижа и внутриполитическая дилемма в виде неурегулированного югославянского вопроса были неотделимы друг от друга и возможность их разрешения увязывалась с доминированием на Балканах, которое предполагало включение Сербского королевства в сферу влияния империи Габсбургов и, соответственно, ликвидацию самой идеи «югославянского Пьемонта». Такая «запрограммированность» австро-венгерской политики на сербском направлении резко лимитировала Вене пространство для дипломатического маневрирования и подталкивала ее к использованию силовых методов для реализации своих целей, заключавшихся в сохранении территориальной целостности империи и ее великодержавного статуса. Вместе с тем специфика существовавшей системы международных отношений: ее многополярный характер, довольно зыбкая граница между противостоявшими друг другу военно-политическими блоками, наличие противоречий в рамках самих блоков (например, австро-итальянское соперничество на Балканах) – все это сдерживало Австро-Венгрию от военного выступления против Сербии. У современников событий создавалось впечатление некоторой непредсказуемости, поливариантности развития событий на Балканах.
Еще один важный момент, который нельзя не отметить, заключается в том, что перспектива исчезновения Австро-Венгрии и образования в Центральной Европе геополитического вакуума не вызывала восторгов ни у британской, ни у французской, ни у российской дипломатии, хотя державы Антанты и были заинтересованы в подрыве международных позиций Драйбунда. Такая точка зрения была особенно распространена среди британского истеблишмента. Предполагалось, что распад империи Габсбургов повлек бы за собой дальнейшее усиление Германии за счет поглощения ею немецких провинций Дунайской монархии и ее выхода к Средиземному морю, а также образование на ее руинах ряда славянских государств, которые составили бы зону перманентной нестабильности в Европе. В свете этого существование Австро-Венгрии являлось важным фактором поддержания силового равновесия на европейском континенте[1013]. Однако летом 1914 г. Дунайская монархия, уже мыслившая исключительно категориями балканской политики и, соответственно, постепенно трансформировавшаяся в региональную державу, непредумышленно сама сделала первый шаг к тому, чтобы обрушить общеевропейское равновесие.
С точки зрения Австро-Венгрии к июлю 1914 г. на европейском континенте сложилась выгодная для нее расстановка сил: прежде всего, это была англо-германская «разрядка», факт существования которой мог удержать Петербург от принятия радикальных шагов. В Вене не осталось незамеченным смягчение позиции Лондона в отношении ее балканской политики. Франц Иосиф в разговоре с Картрайтом отмечал сдержанный тон британской прессы во время балканского кризиса 1912–1913 гг.[1014], а Берхтольд в своей речи перед венгерскими делегатами охарактеризовал положение Англии на международной арене как «связующее звено между двумя Союзами»[1015]. Продемонстрированное Лондоном после Балканских войн стремление дистанцироваться от проблем региона укрепляло в австро-венгерских правящих кругах надежду на британское невмешательство в случае возникновения войны на полуострове.
Убийство Франца Фердинанда послужило Вене сигналом к действию. Затягивать с выступлением против Сербии, на ее взгляд, было опасно. От австро-венгерских дипломатов в балканских столицах стекалась информация о катастрофическом падении влияния Двуединой монархии в регионе. В Бухаресте, по сообщениям австро-венгерского посланника в Румынии О. фон Чернина, «все без исключения полагали, что монархия стоит на пороге заката и распада»; представители России и Франции убеждали румын «покинуть тонущий корабль, пока не поздно». Австро-венгерский дипломат не сомневался в том, что Париж и Петербург работали над созданием нового Балканского союза с целью завершить окружение Монархии и сокрушить ее[1016]. В свете этого расправа над Сербией позволила бы Австро-Венгрии не только урегулировать югославянский вопрос в рамках империи, но и утвердить свои лидирующие позиции в новой подсистеме: разгром соседнего славянского королевства мог вызвать так называемый «эффект победителя», т. е. переход остальных балканских государств на сторону Центральных держав[1017].
В австро-венгерском генеральном штабе разрабатывались различные варианты кампании против Сербии. Предусматривалась