талию.
— Я знаю, что ты попытаешься. Это было все, что он мог. Если его сестра и ее муж прознают, меня выставят из Хайбери Хаус.
Рисковала я не только лишь работой. Я могла потерять все. Пенсионного аннуитета[48], оставшегося после смерти моего отца, едва хватало на прожиток моему брату Адаму, не говоря уже обо мне. Я могла сколь угодно воображать себе, что я вольный художник, но я работала из-за того, что была вынуждена. И теперь и я, и мой брат, мы оба зависели от моего заработка.
Мэттью было проще. Даже имея на своей репутации налет эксцентричности, что стелился за ним, словно шлейф, подобно запаху одной из его роз, он все равно имел выбор — у него были варианты. Он мог жениться либо не жениться. Он мог начать свое дело либо не заниматься бизнесом вовсе. Он мог просто жить.
— Если бы ты только позволила мне доказать тебе, что ты мне можешь доверять, — сказал он, будто читая мои мысли.
— Мне не надо тебе доверять, — сказала я.
Он заключил меня в кольцо своих рук: — Мы все нуждаемся в том, чтобы хоть кому-то доверять, Винсента.
Я принялась изгибаться, не в силах вынести то, как он смотрел на меня — с такой открытой, честной надеждой. Я позволила ему увещеваниями выманить у меня еще один поцелуй, пока он провожал меня, идя от дома через внутренний двор, к моей повозке.
— Слать мне письма будешь? — спросил он. — Я проверяю нашу изгородь каждый день.
Румянец залил мои щеки, но все, что я могла сделать, лишь коротко кивнуть, а затем щелкнула поводьями. Но покуда моя лошадка неспешной трусцой выкатывала повозку со двора, я не смогла удержаться от того, чтоб не оглянуться на него — он стоял в калитке, неотрывно провожая меня взглядом.
Суббота, 29 июня, 1907 год
Хайбери Хаус
Жарко
Я солгала Мэтью. Я не написала ему сегодня утром, как обещала. Я проснулась, намереваясь написать письмо, но как только я натянула свой садовый фартук и ступила за порог двери моего коттеджа, то услышала крики и рев. Я поспешила к воротам между Хайбери Хаус и фермой и обнаружила, что обычно невозмутимый мистер Хиллок в смятении. Должно быть, одно из указаний моего брата Адама прочли неверно, поскольку вместо четырех телег гравия у ворот чинно выстроились девять тележек, запряженных осликами.
Я потерпела полное фиаско с гравием, однако кое-как разобралась с этой проблемой. Но затем на меня свалилась очередная неприятность — теперь касаемо зеркального пруда.
А затем сын мистера Хиллока, Молодой Джон, и еще один из садовников, Тимоти, вместо того, чтобы дружно гнуть пруты для садовых арок, повздорили и разодрались (подозреваю, разлад у них пошел вовсе не из-за способа сооружения тех арок для плетистых роз, а из-за некоей молодой деревенской леди).
Так все и шло весь день вчера — то одно, то другое. В итоге я окончательно умаялась к вечеру и у меня не было сил даже ручку занести над бумагой, не то чтобы черкнуть хоть краткую запись в дневнике. Посему я лишь сейчас, покуда выпиваю свою чашку чая завтракаю тостом, что приносит мне служанка каждое утро, выкраиваю несколько минуток, чтобы записать эти несколько строк. Далее сразу примусь за письмо к Мэттью.
Стелла
Июнь 1944
Стелле следовало бы приглядывать за Бобби, чтобы увериться, что он не скидывает вещи с полок в магазинчике миссис Ярли, но она ничего не могла поделать с собою — Все стояла да пялилась на два чемодана, что лежали на полке прямо перед нею. Они не то чтобы блистали какой-то особой красой, но раньше она, бывало, заходила сюда, чтобы просто поглядеть на них и помечтать, что однажды в них будут сложены ее пожитки.
Даже теперь ей бы хотелось снять с полки один из них и забрать с собой в Хайбери Хаус — идти бы вот так по пыльной, нагретой солнцем дороге, а чемодан чтобы ударял ее по ноге. Она бы кинула его на свою кровать и до отказа натолкала бы в него одежду, сверху положила бы вырезанные из журналов картинки всех тех мест, куда хотела отправиться в путешествие, а еще сверху — свою курсовую работу. Потом она бы взяла этот чемодан, дошла бы до станции и на поезде бы уехала.
Она бы бросила все. Все осталось бы позади. Уорикшир. Хайбери Хаус. Склоки с миссис Джордж. Крики и стоны раненых, заполнявшие этот дом по ночам, глубокой ночью, каждую ночь. Вонь йодоформа, неистребимая, всепроникающая. Осточертевшее дребезжание тележки с лекарствами, которую сиделки каждый день катят то туда, то обратно по коридору мимо кухни, слишком близко к ее кухне.
Но главное, она уехала бы, наконец, от Бобби. Бросила бы его.
Чувство вины слабенько зашевелилось где-то глубоко-глубоко в ее душе.
Еще до того, как миссис Саймондс зачитала вслух телеграмму, Стелла уже уверенно знала, что именно хозяйка озвучит. В тот же самый миг, когда на веранду вышел мистер Джеффриз, Стелла поняла, что известие, которое он принес, предназначено именно ей, но все надеялась, все молила, чтоб то горе, что пришло в ее жизнь тем вечером, миновало бы ее, постигло бы кого-нибудь другого.
Когда миссис Саймондс прочла последнее «тчк», Стелла пала без чувств — она потеряла свою единственную сестру, да, но также сейчас умерла ее мечта о той, иной жизни, которую она так долго и так страстно ждала. Она никогда не выберется из Хайбери. Никогда не переедет в Лондон и никогда не пригодятся ей все те навыки, которым она так увлеченно и старательно обучалась. Никогда ей не видать тех мест, что на ее вырезках-картинках.
Позже Бэт рассказала ей, что затем миссис Саймондс поднялась в мансарду в чердачную спаленку Стеллы, чтобы самой сказать о случившемся Бобби. И, судя по всему, именно хозяйка Хайбери