И все эти сорок дней мы ходили туда. На третий или, может, на четвертый день нас почтила своим присутствием сама Нур Бану. Но что было еще более удивительным, – мы-то до сих пор были непоколебимо уверены, что они останутся в Магнезии вплоть до весны, – вместе с ней приехала и Сафия. И она привезла с собой маленького принца Мухаммеда.
Восторг и радость моей госпожи не знали предела. Скорбь ее была мгновенно забыта, слезы высохли, и она кинулась к подруге. Они с Сафией заключили друг другу в объятия и шумно расцеловались.
Пробраться через всю комнату, чтобы незаметно послушать, о чем они говорят, показалось мне не совсем приличным. Однако я и без этого прекрасно слышал, что говорила Нур Бану, приветствуя своих самых близких подруг. Пришлось удовлетвориться и этим.
– Да, да, представьте себе, она бросила моего сына. Оставила его одного в Магнезии, – шумно отдуваясь, проговорила Нур Бану. «Для здоровья ребенка будет куда полезнее пожить в Константинополе! – заявила Прекраснейшая. – Тем более что и Айва тоже там».
Я украдкой бросил взгляд в ту сторону, где сидела та, о ком шла речь, и невольно поразился той искренней радости, с которой повитуха суетилась вокруг своей бывшей и самой драгоценной пациентки. Потом вновь обратился в слух, стараясь не упустить ни слова из монотонного бормотания Нур Бану. Правда, надо отдать ей должное, делала она это столь громко, что почти заглушала чтение Корана.
– «А пребывание в самом сердце империи, где творятся великие дела, будет тем более полезно, что речь идет о молодом принце», – продолжала Нур Бану.
Для такого малыша? Честно говоря, я сильно в этом сомневался. К лету он, Бог даст, только-только начнет ходить. От удивления у меня при этой мысли глаза полезли на лоб.
Между тем Нур Бану продолжала:
– И потом, если уж речь идет о государственных делах, так что может быть полезнее для наследного принца, чем наблюдать, как его собственный отец управляет делами целой провинции? Именно так я когда-то сказала и своему Мураду, да продлит Аллах его дни, когда он был в том же возрасте, что и мой внук сейчас. Но… так решила Прекраснейшая! Что я могла поделать, если мой сын смотрит ей в рот и делает все, как она велит? Я лично считаю, что она попросту бросила его. Но кому какое дело до того, что я обо всем этом думаю? Однако будьте уверены, я уж позаботилась о том, чтобы подыскать ей достойную замену! Послала ее своему Мураду, чтобы постель его не оставалась пустой. И не одну, а много красавиц, которые всю эту долгую зиму будут согревать его ночами. Вы спрашиваете, что она ответила на это? А что она может сказать? Она сама бросила его. Пусть теперь кусает локти. Что посеешь, то и пожнешь!
Одна из женщин, выслушав эту тираду, не утерпела и со всей возможной деликатностью, которую позволяло снедавшее ее любопытство, поинтересовалась:
– А вы с ней теперь как? Ну, я хочу сказать, как вы с ней, ладите?
Лицо Нур Бану потемнело.
– Естественно, она злится, а то как же! – угрюмо буркнула женщина. – Слава Аллаху, трон унаследовал Селим, а не Мурад, как, без сомнения, хотелось ей!
– Вам следует благодарить за это Великого визиря.
Нур Бану шумно и презрительно фыркнула, всем своим видом показывая неодобрение, после чего мгновенно встала на защиту своего прежнего возлюбленного, причем сделала это с таким пылом, будто страсть их была в самом разгаре.
– Селим унаследовал трон лишь потому, что он тот, кто он есть, единственный оставшийся в живых сын и наследник своего великого отца! И ни по какой другой причине! – отрезала Нур Бану.
– Ну… а я вот слышала, что Соколли-паша сделал все, чтобы на трон сел именно Селим, и только для того, чтобы он, Великий визирь, мог делать все, что хочет. Чтобы развязать себе руки, понимаете? Ведь Селим не тот человек, который попытается править самолично или вообще станет совать свой нос в государственные дела.
– Кажется, один очень мудрый человек сказал: «Только глупец может верить гаремным сплетням!»
Поняв намек, болтушка мигом покраснела и смешалась.
– Это правда, – продолжала между тем Нур Бану, видимо, забыв о том, что только что осуждала гаремную болтовню и решив дать всем присутствующим понять, что лично она думает о положении дел в государстве. – Прекраснейшая день и ночь проклинает Великого визиря, призывая на голову Соколли-паши все муки ада. Но нужно же ей найти кого-нибудь, на кого свалить всю вину за постигшее ее горькое разочарование? А ведь на все воля Аллаха, верно? Ей придется хорошенько затвердить эту истину, иначе в Судный день она окажется в числе тех, кого вострубившие ангелы отправят прямехонько в ад. Тут уж можно не сомневаться: Аллах-то, он все видит!
После этого интерес женщин к разговору иссяк, они примолкли и вновь принялись слушать монотонное бормотание муллы, читавшего нараспев Коран. Я налил себе чашечку анисового чая, надеясь, что он поможет мне согреться. Несмотря на все мои толстые одежды, я вдруг почувствовал, что промерз до костей. Пальцы сводило холодом. Ледяная дрожь вскарабкалась у меня по спине и расползлась по всему телу. Но вдруг мне в голову пришло такое, что я забыл о холоде. Вернее, понял, что холод тут ни при чем. Слова Нур Бану о проклятиях, которые Сафия призывает на голову моего хозяина, – вот, что на самом деле было причиной той дрожи, которая сотрясала все мое тело. Я слишком хорошо знал дочь Баффо, чтобы не понимать, что внезапно вспыхнувшая ненависть и проклятия, которыми она осыпала Соколли-пашу, гораздо больше, чем просто бессильное сотрясение воздуха.
Перепугавшись не на шутку, я бросил отчаянный взгляд в ту сторону, где сидела моя госпожа. Сафия с присущим ей томным и небрежным видом принимала ласки и восторги, которыми осыпала ее Эсмилькан, но это была ее обычная манера. Честно говоря, я не усмотрел в этом никакой новой опасности для своей госпожи. Внезапно в глаза мне бросились прелестные стеклянные бусы, явно из Мурано, обвивавшие алебастровую шейку Сафии. Раньше я их не видел, зато хорошо знал, сколько может стоить подобное украшение: эта искусная имитация, явно вышедшая из рук моих талантливых соотечественников, наверняка обошлась в кругленькую сумму. Во всяком случае, бусы эти стоили намного больше, чем ожерелье из настоящих самоцветов. И тем не менее было очень странно, что она предпочла их драгоценностям, которых у нее было немало. Впрочем… возможно, ей подарил их Мурад. Своего рода напоминание о навеки утраченной родине, подумал я.
А моя госпожа развеселилась и, судя по ее виду, сейчас совсем не нуждалась в утешениях. Собственно говоря, так бывало всегда в присутствии Сафии, и этому не мешал даже тот небрежный и скучающий вид, с которым принимала ее искренние ласки Сафия. А вот юный принц вел себя совсем по-другому. Он сильно изменился с того последнего раза, как мы его видели, да это, впрочем, и неудивительно. Теперь это уже был не младенец с сонным, ничего не выражающим личиком, по которому было даже невозможно определить, мальчик это или девочка. Сейчас передо мной сидел угрюмо нахохлившийся малыш, погруженный в какую-то неведомую мне печаль. Черты его лица, классически правильные, придавали ему сильное сходство с Эсмилькан. Но, в отличие от нее, неподвижное лицо маленького принца почти никогда не озарялось улыбкой. Казалось, на нем жили только глаза – огромные, черные, как ночь. Теперь он уже мог самостоятельно сидеть, причем пользовался этим, чтобы без помех поглощать халву, в количествах, явно больших, чем это было полезно в его возрасте. Он быстро-быстро совал ее в рот, пережевывая четырьмя имевшимися у него зубами, а подушки, которыми его заботливо обложили со всех сторон, до смешного напоминали миниатюрный трон – трон, который впоследствии ему предстояло унаследовать.