Читать интересную книгу Закон волка - Андрей Дышев

Он вздохнул, опустил глаза.

«Она что же, была вашей натурщицей?» — спросила Анна. «Нет, не просто натурщицей. Намного больше, милая, намного». — «И теперь вы здесь обосновали свою мастерскую?» — «Как видите. И имею на это право, между прочим… А вы, значит, учились вместе с ней?» — «Нет, мы недавно познакомились», — уклончиво ответила Анна. «Трудно представить, что у вас с

Танюхой могут быть общие интересы». — «А почему, собственно говоря, нет?» — с вызовом спросила Анна. «Почему? — переспросил художник. — А потому, что Танюха весьма раскрепощенная личность, для которой смысл жизни — мотоциклы, рок-н-ролл, вольное отношение к вопросам пола, кайф… А вы… Нет, вы не такая». — «Вы тоже, по-моему, не очень хорошо разбираетесь в мотоциклах».

Художник призадумался. «Она тянулась ко мне как к духовному началу. Она очищалась в моей ауре, подпитывалась энергией, дифференцировала в себе плотское и космическое… Может быть, в том, что ее заметили и оставили в Москве, есть и моя заслуга… Впрочем, говорить об этом не совсем скромно. Я всегда предпочитаю умалчивать о своем таланте и благодетельстве».

Открыв ногой дверь, в комнату вошла натурщица с подносом в руках, на котором стояли две разновеликие чашки, причем одна — с отбитой ручкой. «Куда ложить?» — спросила она.

Художник поморщился, нахмурил брови. «Класть, Лизавета, класть, а не ложить! Сколько раз я тебе говорил об этом!»

«Забыла, Жорик! — натренированно ответила натурщица, села на диван и поджала под себя ноги. — Мне раздеваться?»

Художник покачал головой, взглянул на Анну, словно хотел извиниться за слабое астральное начало в Лизавете, и снова сделал замечание натурщице: «Не называй меня Жориком. Меня зовут Джорджем, я говорил тебе об этом сотни раз!»

Лизавета закатила вверх свои безумно накрашенные глазки, взяла в руки какой-то журнал и стала его листать.

«Вы мне отдадите это письмо?» — спросила Анна, открывая сумочку и медленно опуская лист в нее. Художник неожиданно кинулся к Анне и перехватил ее руку. «Это письмо? — прошептал он, медленно разжимая пальцы, затем повернулся и подошел к окну. — Вы просите меня о невозможном, — не оборачиваясь, произнес он. — Но пусть будет так. Забирайте. Это одно из немногого, что осталось у меня в память о Танюхе. Это письмо да несколько ее портретов… »

Анна проследила за его взглядом. На стене, противоположной окну, среди больших и малых полотен, пестреющих цветными пятнами, выделялись два портрета взрослой девушки. Один был выполнен в профиль: девушка с тонкой сигаретой в губах и в мотоциклетном шлеме касалась пальцами темного стекла-шторки. Казалось, что еще мгновение, и она закроет лицо и помчится вперед, обгоняя ветер. На втором портрете — анфас — она, чуть приподняв лицо вверх, словно смотрела на утреннее солнце, пронизывающее своими лучами окно, обеими руками зачесывала ровные пепельные волосы назад.

«Кто это?» — спросила Анна, переводя взгляд с портретов на лицо художника.

Он повернулся, и по его губам снова пробежала усмешка. «Это? — переспросил он. — Это ваша подруга — Татьяна Васильева… Странно, что вы не узнали ее». — «Это действительно странно», — пробормотала Анна, снова поворачиваясь к картинам и внимательно рассматривая их.

Она хорошо запомнила женщину в красном — молодую жену Милосердова, которая, по данным загса, проходила под именем Татьяны Васильевой, прописанной в Кемерове, я той самой комнате, где Анна сейчас находилась. Можно было поставить под сомнение талант художника, его умение точно передавать черты лица, и все-таки Анна могла сказать с полной уверенностью: на портрете была изображена совершенно незнакомая ей девушка, не имеющая ни малейшего сходства с женщиной в красном.

«А вы… не ошибаетесь?» — спросила она, снова повернувшись к Джорджу.

Лизавета хмыкнула, покачала головой, нервно перевернула страницу журнала и, не поднимая глаз, пробурчала: «Да вылитая Танька! Наверное, у вас с глазами что-то».

Джордж, с тяжелыми от старания казаться глубоко переживающим человеком глазами, подошел к Анне. «Вы бьете меня в самое больное место. Вы ставите под сомнение мои чувства к Танюхе. Без высоких чувств я не смог бы создать такие… такие выразительные портреты». — «Продайте мне один из них!» — вдруг сказала Анна.

Художник кивнул головой: мол, понимаю ваше стремление приобщиться к прекрасному и вечному, но развел руками. «Нет, не могу. Эти картины не продаются».

Анна щелкнула замками сумочки, вынула из нее две стодолларовые купюры. «Продайте!» — повторила она, протягивая художнику деньги.

Джордж колебался мгновение. Лизавета замерла на диване с раскрытым ртом, и в ее глазах застыл испуг: а вдруг не согласится? «Только, — пробормотал художник, — только ради того, чтобы приобщить вас, так сказать… » Он не договорил. В этом уже не было смысла — деньги исчезли в его кулаке.

Анна сама сняла портрет, выполненный анфас, с гвоздя. «Давайте я заверну», — засуетился художник. Лизавета, чувствуя, что Анна вот-вот уйдет, с облегчением сняла с себя халат и взяла чашку с кофе.

На пороге квартиры Джордж протянул Анне белый картонный прямоугольник. «Моя визитка», — пояснил он и глубокомысленно улыбнулся. «Очень кстати», — ответила Анна, спрятала визитную карточку в сумочку и быстро пошла по скрипучей лестнице на улицу, держа под мышкой небольшой газетный сверток размером со словарь.

Ночь ей пришлось провести на вокзале, а утренним поездом она выехала в Москву. «Пропала девчонка, — думала Анна, рассматривая портрет Татьяны. — Эта дама в красном воспользовалась ее паспортом и вышла замуж за Милосердова. Зачем это ей надо было? Может быть, она преступница, скрывающаяся от милиции? С чужим паспортом вышла замуж, затем быстро обменяла его на новый, с новой фамилией. И не стало больше ни Тани Васильевой из Кемерова, ни дамы Икс. Осталась лишь Татьяна Милосердова, жена кандидата в депутаты Госдумы, однофамилица погибшей бизнесменши Эльвиры Милосердовой… »

Анна вдруг почувствовала, как у нее занемела спина и по затылку прошла горячая волна, словно где-то сзади начался пожар. Она поднялась с дивана и, не отдавая себе отчета, прошла по проходу в тамбур. «Вам что-нибудь надо?» — спросила ее проводница. «Да, — ответила Анна. — Мы скоро приедем в Москву?» — «Еще почти двое суток», — с удивлением ответила проводница. «Как долго!» — воскликнула Анна.

Проводница внимательно смотрела в ее глаза. «Вам плохо? Дать вам воды?» Анна кивнула, хотя пить совсем не хотела, и вернулась на свое место. «Да, — с чувством странного возбуждения думала Анна, — так и есть. В фойе Дома журналиста я видела именно Эльвиру Милосердову, сестру Германа. И никто ее не убивал, никакого несчастного случая не было. Это она убила Татьяну Васильеву, а кто-то хитрый и умный пустил слух, что убили генерального директора акционерного общества. А с покойника какой спрос за деньги вкладчиков? Теперь этими деньгами наверняка занимается братишка. Запустил их, к примеру, на свою предвыборную кампанию… Ловко, ах как ловко!»

Она едва выдержала долгую дорогу. Терпения на то, чтобы доехать с вокзала до дома, ей не хватило, и с Казанского она позвонила мне домой, чтобы сообщить эту потрясающую новость. Естественно, она меня не застала. Мучилась в ожидании до вечера, позвонила снова —тот же результат. «Он у кого-нибудь в гостях, — подумала Анна. — Надо позвонить глубокой ночью или даже под утро».

Она ошиблась. Я пришел домой не так уж и поздно — около одиннадцати, но уже в половине первого вышел из дому по звонку Гурули и уехал в симферопольский аэропорт. Анна этого не знала и знать не могла. Она позвонила мне в четыре часа ночи, проснувшись, как от звонка будильника. Сердце ее колотилось, душа томилась от предчувствия какой-то беды. Трубку в моей квартире никто не брал. Тогда Анна стала листать свою записную книжку, моля Бога, чтобы в ней оказался телефон Володи Кныша, который она вроде бы записывала еще в прошлом году, отдыхая у меня в первый раз.

На этот раз ей повезло дважды: она нашла телефон лейтенанта и смогла дозвониться до него. Нельзя было сказать, что Кныш очень обрадовался ее звонку, но разговаривал с ней вполне терпеливо и спокойно.

«Это бывает, что он не ночует дома, — беспрестанно зевая, сказал Кныш. — Он в последнее время вообще с ума сошел». — «Что значит — сошел с ума?» — не поняла Анна. «Да это я так, образно. В общем, не телефонный разговор… Скорее всего на яхте плавает». — «Так у него нет яхты!» — «Не было, но на время появилась. В нашем отделении доверенность на яхту „Ассоль“ на его имя заверяли». — «На „Ассоль“? — переспросила Анна. — На ту самую яхту… » — «Да— Да, именно на нес, — подтвердил Кныш. — Не знаю, куда он собирался на ней плыть. Мне ничего не говорил». — «Володя, а кто оформил на Кирилла доверенность?» — спросила Анна.

Кныш зевнул и не сразу ответил. Было понятно, что ему очень не хотелось говорить об по телефону и вообще распространяться на эту тему. «Гурули, — ответил он. — Это довольно скандальное имя… » — «Я знаю, — перебила его Анна, упрощая лейтенанту задачу. — Спасибо тебе. До свидания!»