к нему прикоснулась, оно ещё было тёплым – похоже, Алан на нём спал, пока ждал меня.
«Если я сорвала его с красной дорожки, то он проснулся утром в половине восьмого, весь день работал, потом пошёл наводить светские мосты на вечеринке, а потом сразу пошёл в бой, а после боя ломал заклинание блокировки телепортации, потом весь день искал врачей и специалистов, организовывал им доступ в крепость и оформлял пребывание раненых в больнице. Потом ещё вопросы снабжения, ремонты... И ему придётся отбиваться от журналистов, когда они прознают, что коварный "Джи-Транс" заманил детей на линию фронта, и их там покусали демоны. Великий Создатель...»
Желание отложить все вопросы на завтра и просто дать ему отдохнуть окатило меня жутким дежавю из тех времён, когда мы называли свои дурацкие отношения браком, как это было наивно и глупо.
«Два месяца прошло. Как будто две жизни.»
Я сидела на коленях, стремясь спрятать свои грязные ноги, смотрела на свои грязные руки с одним рукавом, стараясь на смотреть на Алана. Он застегнул вход в палатку и сел напротив, точно так же, на нём был тот же чёрный костюм, который он снимал на стене и отдавал мне подержать, я не помнила, куда он потом делся. У него тоже были грязные руки. Я свои, вроде бы, постоянно мыла, но тальк от перчаток въедался в сухую растрескавшуюся кожу и сушил её ещё больше, а потом в эти трещины забивалась новая грязь, я не знала, куда деть эти позорные страшные руки, так стыдно. Алан попытался меня за них взять, я их убрала, в нём плескалась такая боль, что никакие двери её не сдерживали полностью, мы утопали в ней, она заливала эту палатку до крыши, в ней было тяжело дышать, я понятия не имела, что с ней сделать.
– Это песнь души, – тихо сказал Алан. Я подняла глаза, он медленно поднял руку, указывая на свою Печать, а потом на мою, пальцы дрожали, как будто он был пьян или безгранично измотан. – Перья, два одинаковых пера, знак «песнь души». Ими отмечали любимых, в древнем ритуале свадебном, ещё до Слияния Граней. Перья серых орлов участвовали в ритуале, их носили в волосах. Серые орлы выбирают пару один раз на всю жизнь, перо было символом. Ты моя пара, на всю жизнь, как серый орёл. Понимаешь?
– Это была ошибка, Алан, – мой голос звучал так же тихо и хрипло, как и его голос, он прятал руки, как будто не знал, куда их деть, так же, как я. Я смотрела на его руки, чтобы не смотреть в глаза, белые манжеты уже не были такими белыми, но всё равно были самым белым, что есть в этой крепости. Мне было стыдно за свою окровавленность и пропылённость, а ему, похоже, было стыдно за этот костюм с красной дорожки, где он веселился и пил, пока мы здесь сражались. Он тихо сказал:
– Покажи мне всё, с самого начала. Я уже видел версию Лиона и ещё двух солдат, можно, я посмотрю твою?
Я нервно усмехнулась – можно подумать, ему так уж необходимо моё разрешение.
Он переплёл пальцы с ещё большей силой, сказал с бездной стыда и вины:
– Да, необходимо. Лея, я понимаю, что моё поведение тогда в Верхнем непростительно, и не надеюсь, что ты вдруг станешь настолько великодушна, что сможешь меня простить, но всё равно я должен сказать – прости, мне очень жаль, я вёл себя как демон. Я не хочу это повторять никогда больше, но мне нужна информация, которая у тебя есть, поэтому я прошу тебя, как мои глаза и руки, кем ты себя, всё-таки, какое счастье, уверенно называешь... И я тебе благодарен за это, потому что это позволяет мне не выглядеть в глазах своих подданных абсолютным неудачником, который на весь мир объявил о помолвке, а потом его жена от него уехала посреди ночи с маменькой и больше не вернулась... Чёрт, я не об этом хотел сказать. Ладно, – он с силой потёр лицо, резко выдохнул и опять заговорил спокойно: – Покажи мне, с чего всё началось. Только сама покажи, а то на тебе такое нагромождение заклинаний, что я не разберусь. Почему ты их не сняла до сих пор?
Я бы сама хотела это знать, у меня было достаточно времени, но за всё это время я не нашла места, где могла бы сесть, закрыть глаза и распутать этот кокон шелкопряда на своей ауре. Я неохотно призналась:
– Я не могу их просто снять, у меня это так не работает, я их осознанно разбираю, это требует времени.
– Хочешь, я сниму?
– Давай.
Я закрыла глаза, уходя в слабый поверхностный транс, было что-то бесстыдное в том, чтобы наблюдать со стороны, как кто-то другой делает мою работу, как будто Алан убирался в моей комнате, а я лежала на кровати и наблюдала. Он снял с моей ауры все каркасы, один за другим, но не развеивал, а просто убирал в сторону, я сама оценивала каждый и сама развеивала те, которые больше не должны были пригодиться. После очередного развеянного заклинания, я ощутила боль в плече и шее, наконец убеждаясь в том, что там действительно есть рана, а боли я не чувствовала потому, что на меня действовало обезболивающее заклинание, которое я строила для Алана, на мне оно тоже осталось. Я вернула его на место – я тоже не любила, когда мне больно, и вообще сомневалась, что хоть кто-то может это любить.
Когда Алан разобрал всё, я сняла заклинания для усиления зрения, мир тут же потух и выцвел, превратившись в непроглядную ночь, разбавленную только слабой лампой на потолке, она давала тусклый желтоватый свет, которого хватило бы на то, чтобы найти выход из палатки, но не более, в этой темноте стало странно легче. Я посмотрела на Алана, впервые подняв взгляд выше рук, он не надел галстук и не стал застёгивать рубашку, демонстрируя всему миру мою Печать на своей груди. Подняв взгляд выше, я увидела на его лице непреклонную упрямую гордость за эту Печать и эти незастёгнутые пуговицы, и ему было стыдно за эту гордость и эти пуговицы, но