Солнце взошло и село, специалисты наладили освещение стены и внутреннего двора крепости, но в небе над главной площадью всё ещё сияли крылья Лиона, кулак Алана и моё зелёное солнце, это было странное, но приятное соседство.
Меня несколько раз отправляли отдыхать, я соглашалась, шла умываться и переодеваться, а потом возвращалась опять, этого никто не замечал. Когда я вернулась в очередной раз, меня поставили в очередь пациентов, проигнорировав мои заверения, что я в порядке, сняли старую повязку, обработали всё под ней и наложили новую, отправив отдыхать уже в приказном тоне, и громко всем врачам объявив, чтобы вот эту героиню больше сюда не пускали, она плохо слушалась и наказана, все смеялись. Всё налаживалось.
Моя палатка сгорела, но рюкзак я нашла, он был целый – хорошие щиты. В рюкзаке была косметичка, а в ней было маленькое зеркало, но я всё равно не смогла рассмотреть в нём ничего, и плюнула на этот вопрос. Я нормально себя чувствовала, просто устала.
Я не знала, куда идти. Бродила по крепости, осматривая результаты чужой работы, искала тех, кому может быть нужна помощь, но тут всем уже помогли до меня. Друзья собирались в компании вокруг костров, парочки жались друг к другу и разговаривали шёпотом, солдаты патрулировали и нарочито громко смеялись, толкались и хватали друг друга за плечи, как будто стремясь убедиться, что сослуживец всё ещё достаточно крепкий.
Протрубили отбой, командиры групп носились по крепости со списками и собирали своих подопечных, для студентов поставили палатки, строителям и солдатам выдали спальные мешки, но разбредаться по местам никто не хотел, все укладывались как попало, те, чьи палатки сохранились, звали друзей в гости. Один из руководителей групп спросил мою фамилию, я назвала, он не нашёл меня в списке и спросил, кто я такая, я затруднилась с ответом.
Моя Печать сияла над этой крепостью, а я не могла найти, где в этой крепости лечь поспать.
Обойдя весь лагерь, я вернулась на центральную площадь, которая была ниже уровня на пять сантиметров. Сейчас на этой площади стояла автоцистерна с водой и два каких-то грузовика, я обошла их и увидела на месте моей сгоревшей палатки такую же новую, в ней горел свет, я знала, кого там найду. Мне не хотелось туда идти, и разговоров никаких не хотелось, если бы я могла вернуться в прошлое и сказать Алану что-нибудь другое, я бы с удовольствием прожила эту бесконечную ночь и этот бешеный день ещё раз, лишь бы вычеркнуть из истории своей жизни те слова. Но уже поздно.
Я стояла и смотрела на эту палатку, опять ощущая себя канатоходцем, которому не нравится ни один из берегов, и он просто бродит туда-обратно, уже давно не чувствуя ног, и понимает, что гудящее от усталости тело его вот-вот предаст, и выбор будет уже не за ним, а за гравитацией.
«Я пойду туда. И потребую, чтобы он вернул меня в Верхний. Там есть общага, за которую я заплатила, я смогу там отдохнуть и вымыться. Когда воду дадут.»
Это было так дико, смешно и глупо, что в мире, где существует мобильная связь, всё ещё продолжает существовать вода по часам. Я в который раз посмотрела на небо, не понимая, что я здесь вообще делаю, как я здесь оказалась и как моя жизнь умудрилась привести меня из пансиона в бронежилет.
Когда я опустила голову, у палатки стоял Алан, придерживал на груди накинутое на плечи одеяло, смотрел на меня. Я уже видела такие картины – ночью в пустыне было холодно, солнце садилось за горы очень рано, скала остывала, через пару часов после заката уже все сидели у костров, а парочки сидели вдвоём под одним одеялом, вот так же, накинув его на плечи, вдвоём было теплее. Я не собиралась этого делать, мы расстались, потому что наши отношения были ошибкой, и я не планировала эту ошибку повторять, никогда.
Алан смотрел на меня молча, долго, я уже раз десять успела поверить в то, что он сейчас уйдёт, но он просто стоял и смотрел на меня, пока я смотрела куда угодно, только не на него. Наконец, он снял с плечей одеяло, сложил и положил внутрь палатки, в мелькнувшем на секунду свете я увидела зелёную ленту на его запястье, он посмотрел на меня, усмехнулся и показал эту ленту, как свой билет на посещение меня, пошёл в мою сторону, я осталась стоять на месте. Он подошёл и сказал устало-ироничным шёпотом:
– Принцесса, мне нужна медицинская помощь.
– Тебе окажут её в лазарете.
– А я хочу, чтобы ты мне её оказала.
– А ты кто?
– Я твой муж.
– Я никогда не была замужем.
– У тебя на груди написано, что ты моя.
– Там написано, что я ценные руки и всевидящее око. И мои глаза видят, что мои руки в твоём случае бессильны. Обратись к другому специалисту.
Он сначала быстро вдохнул, как будто собирался бойко ответить, потом выдохнул, как будто сам себе напомнил, что он здесь не ради весёлой перепалки. Помолчал, потом нервным движением сорвал с запястья ленту и бросил на гору строительного мусора, сказал нервным шёпотом, как будто изо всех сил удерживался от крика:
– Ты око, да, и руки, и вот это вот всё. Поговори со мной. Ты... как око, и как руки, как минимум, обязана мне рассказать, что тут происходило.
С этим было сложно спорить, потому что к нашим Печатям почему-то не прилагался контракт, я не знала прав и обязанностей сторон, поэтому апеллировать было не к чему. Я молчала. Алан нервничал. Потом добавил таким тоном, что я заподозрила, что ему действительно нужна помощь:
– Пойдём в палатку, ради всего святого, моей репутации только конфликта с женой не хватает.
Портить ему репутацию я точно не хотела, поэтому пошла. Палатка стояла там же, где раньше стояла моя, чётко внутри контура камня, я забралась внутрь, оставив обувь снаружи, посмотрела на свои ноги при свете и поняла, что можно было и не разуваться, я была очень грязной вся. В дальнем углу палатки лежал мой рюкзак, рядом стоял кожаный дипломат Алана с кодовым замком, рядом лежали две фляги, две кружки, один котелок и коробка сухого пайка. Одно одеяло лежало сложенное у входа, второе было расстелено на полу, когда я