что видимых перемен не было. О том, что ГКЧП снижает уровень чрезвычайного положения, народу сообщил всё тот же Долгих. А вот на следующий день, в среду, по телевизору выступил сам товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС и член Политбюро ЦК Константин Устинович Черненко. Его речь записали из какой-то больничной палаты, с мужественным врачом в белом халате на заднем плане; говорил товарищ Черненко долго и, как обычно, путано, но в целом его речь была преисполнена оптимизма, с которым он смотрел в будущее Советского Союза и коммунистической партии. Это успокаивало меня, но вряд ли послужило бы причиной не нервничать для Саши. Я же не мог ему сказать про свою уверенность в том, что путчисты придушили Черненко подушкой. И если этого не случилось, то Генсек оказался на правильной стороне истории, но пока было непонятно, какое место ему на этой стороне уготовано.
* * *
Я докурил и выбросил окурок в урну. Погода напоминала, скорее, о поздней весне — а ведь уже июль был, можно сказать, в разгаре. Было прохладно, солнце с трудом находило дорогу сквозь тяжелые облака, но прямо сейчас дождя не было. В принципе, я был доволен, что эта эпопея закончилось. Было немного страшновато, но я тоже смотрел в будущее с оптимизмом, который омрачался только рекомендацией Валентина «прислушаться к себе».
Речь тогда зашла о МИРЭА и Валентин словно бы осуждал мой выбор. Правда, он не уточнял, к чему именно в себе я должен был прислушиваться и что — решать, а я не выпытывал, да и не до того нам тогда было. Сейчас же добраться до генерал-майора было практически невозможно. Вроде бы его очень плотно законопатили обратно в какой-то глубоко ведомственный госпиталь, из которого он тогда сбежал, обманув врачей. Мол, всего лишь домой, за вещами — а сам рванул к Михаилу Сергеевичу, где наткнулся на собравшегося воевать попаданца.
Наверное, если бы не встреча с комсоргом Сашей, моё будущее уже определилось — я был бы где-то на подступах к новому институту, не стал бы курить в знакомом месте, и даже не вспомнил бы о тех словах Валентина. Но я задержался, закурил и вспомнил. И теперь начинал сомневаться в своем решении. Причем чем дольше я думал, тем сильнее сомневался — и в какой-то момент понял, что если сейчас отправлюсь в МИРЭА и отдам документы, то совершу одну из самых непоправимых ошибок в своей второй жизни. Моя душа совершенно не лежала к радиотехнике или электронике. Конечно, я мог этим заниматься — в том числе и ради заработков. Я худо-бедно разбирался в омах и фарадах, мог читать принципиальные электрические схемы, умел паять и примерно представлял, как работает правило буравчика. Но на самом деле у меня было совершенно другое увлечение, в котором я разбирался гораздо лучше, чем в микросхемах и резисторах.
Я мельком подумал о том, чтобы выкурить ещё одну сигарету, но потом решил не оттягивать конец. Я решительно вышел за ворота заборостроительного института, дошел до метро — и поехал не на проспект Вернадского, в МИРЭА, а на станцию метро «Аэропорт».
Именно там находился институт, который занимался автомобилями, дураками и дорогами. Эти три беды сопровождали СССР всё время его существования, а потом перешли по наследству к свободной России. Я, правда, не слышал о великих открытиях, совершенных в недрах этого института, но волшебная аббревиатура «МАДИ» манила меня, и я не мог противиться её зову.
* * *
— Юноша, вам что-то нужно? — раздался позади меня скрипучий голос.
Я стоял в холле Московского автодорожного института и лениво рассматривал список специальностей, который занимал несколько переносных стендов, объединенных общим заголовком — «Абитуриентам». Хотя моя жизнь на протяжении тридцати лет была связана с автомобилями и дорогами, я всё равно уже почти потерял надежду понять, что к чему в этих огромных простынях с причудливыми названиями кафедр. В принципе, я уже был близок к тому, чтобы сдаться и всё-таки отправиться в МИРЭА, но именно в этот момент меня оторвали от моих мыслей простым вопросом.
Я обернулся.
В этой жизни мне везло на стариков. Передо мной стоял мужчина лет семидесяти с выдающимся орлиным носом, напомнивший мне какого-то актера, которого я часто видел на экране в далеком будущем — его фамилию я никогда не знал, но это было неважно. У старика, который меня спрашивал, на лбу было написано очень высокое воинское звание и как бы не война, через которую он прошел. Несмотря на возраст, он был подтянут и, кажется, не разучился командовать, хотя голос его, конечно, подводил. Смотрел он благожелательно и, кажется, не собирался выгонять незнакомца из своего научного храма. Поэтому я подавил позыв буркнуть «ничего» и свалить в закат, а ответил более развернуто:
— Добрый день. Вот, изучаю специальности, вдруг что-то приглянется.
— И как? — поинтересовался старик.
— Пока не знаю, — честно признался я. — Да и названия тут у вас… словно специально придуманы, чтобы запутать подрастающее поколение. Вряд ли вчерашние школьники поймут, что означает логистика или технологические машины.
Я сдержался и не стал тыкать в соответствующие листы.
— А вы, выходит, это знаете? — ехидно спросил старик.
— Знаю, — кивнул я.
— Что ж… вам повезло. Первичный отбор вы прошли, — вдруг похвалил он меня. — Остальным могут объяснить члены приемных комиссий, в них работают знающие специалисты, они помогут, как вы выразились, вчерашним школьникам, сориентироваться в нашем институте. Кстати… вы хотите к нам поступать? Прием документов уже закончился, вы немного опоздали, — с легким сожалением сказал он. — Если бы пришли в прошлую пятницу, то успели бы. А это… не убрали…
Он махнул рукой в сторону стендов, а на лице его тенью проскочило осуждение нерасторопностью тех, кто оставил это хозяйство в холле. Но я помнил, что у нас они стояли чуть ли не до осени.
— Не совсем поступать, — снова улыбнулся я. — Скорее, переводиться. Желательно — на второй курс.
— Вот как? — в нем снова проснулся интерес к моей персоне. — Тогда, думаю, вы не опоздали. И на какой специальности вы остановились?
— Пока ни на какой, — признался я. — Если честно, я только-только завершил перевод этих списков с официального на русский.
— Как вы сказали — с официального на русский? — он слегка хекнул. — Надо будет упомянуть про это на заседании ученого совета…
— А что бы вы посоветовали? — поинтересовался я.
Мне было любопытно, как он ответит — начнет рекламировать свою собственную кафедру или же подойдет к моему вопросу с точки зрения пользы всему институту. В