с виртуозной руганью в адрес „мудроборцев", которые препятствуют развитию русской науки и в то же время величают москвичей „зверями, свиниями и всякими ругательными словами поносят за то, что Бог наш в Московском нашем государстве не благоволил быть школьному учению".
Реакция на „Манну" и особенно на „Обличение" оказалась неожиданно бурной даже для авторов. Правота Медведева настолько не вызывала сомнений, что многие удивлялись и не верили, что приезжие ученые греки могли занимать столь очевидно неразумную позицию, столь заноситься в гордыне. Полемические приемы Ли-худов, ничтоже сумняшеся писавших, что „всяк не ел-лин - варвар", поносивших русских православных людей как „еретиков" и ни во что не ставивших традиции российской церкви, ряду читателей казались просто невозможными. Сторонникам Медведева и Афанасия пришлось, поскольку переписывать „Акос" брались немногие, „популяризировать" и его, пустив в обращение „тетрадки" с наиболее разительными „перлами" „муд-роборцев", которые говорили сами за себя, не нуждаясь в комментариях.
Патриарх Иоаким и его приближенные, надеявшиеся провести свою операцию по искоренению просветителей без шума, в рамках чиновного духовенства, чтобы дело не было „в народный и общий слух износно", „да тайна пребывает тайна, внешним не явленна (в народный бо слух износима - не весьма тайна!)", просчитались, и просчитались крупно. Массы верующих отнюдь не считали себя посторонними в собственной церкви и, не удовлетворяясь ссылками на авторитет патриарха, настойчиво требовали объяснений, почему они не должны кланяться святым дарам как обычно, после слов: „Приимите, ядите…", и почему благовест перенесен на молитву к святому духу? Книга Медведева и памфлеты его сторонников убеждали народ в своей правоте.
Прискорбную для „мудроборцев" ситуацию в столице лучше всего охарактеризовал сам патриарх Иоаким (вернее, писавший для него речь Карион Истомин), отметивший с унынием, что люди вконец освоеволились, „начали дерзать о таинстве таинств святейшей евхаристии разглагольствовать и испытывать, и о том везде беседовать, и вещать, и друг с другом любопреться… И не только мужчины, но и жены и дети испытносло-вят", которым вообще ни с кем, кроме мужей и отцов у себя дома, говорить не следует, да и то не „разглагольствовать", а лишь „внимать". Оставим эти уже во многом отжившие в то время домостроевские взгляды на совести автора и еще раз взглянем на Москву глазами „мудроборцев".
„В плача достойное время сие, - продолжал патриарх, - попущением Божиим, поущением же душегубца врага Диавола, везде друг с другом, в схождениях, в собеседованиях, на пиршествах, на торжищах, и где встретится кто друг с другом, в каком-либо месте, временно и безвременно, у мужей и жен то и слово о таинствах, и о действе, и о совершении их, особенно же о таинстве таинств (где и ангелы проницать трепещут) пре-святейшей евхаристии: как пресуществляется хлеб и вино в тело и кровь Христову, и в какое время, и какими словами (что и священники сами, на сие уставленные… им же подобает все известно ведать, не все тон-кочастно ведают: однако благодать Божия и через неве-дающих действует). И от такого нелепого и не подобающего совершения и испытнословия и любопрения произросли свары и распри, вражды и ересь хлебопок-лонная…
Того ради, неутешно рыдая, - продолжал патриарх, - слезы проливаю, и душой постоянно сокрушаюсь, и сердцем болею, слыша и видя святые таинства от невежд испытанием и любопрением досаждаемы и раздираемы, словами износимы в слух народа… Увы, невежд дерзости и наглости, преступающих пределы, установленные святыми апостолами и святыми отцами, и чинов своих и достоинства не хотящих, и во иные, не врученные им, перескакивающих, забывая сказанное: во что кто призван, в том да пребывает"31.
Как видим, патриарх во главе „мудроборцев" столкнулся с сопротивлением, какого никак не ждал. Вместо того чтобы уничтожить Медведева, обвинение в „ереси" бумерангом ударило по церковной иерархии, терявшей свой авторитет. Немало придворных, приказных деятелей, промышленников и купцов собиралось у Медведева в Заиконоспасском монастыре побеседовать о евхаристии. К нему обращались за аргументами народные полемисты. Известно, что выписки из сочинений Сильвестра делал стрелецкий пятидесятник Никита
Гладкий, радостно заявивший после этого визита товарищам: „Есть-де у меня, Микитки, чем уличать!"; городской поп Савва Долгий проповедовал на основе „Манны" и „разносил тайно к неким священным и про-стцам" „Обличение" Афанасия Иоаннова; другой единомышленник Медведева „всеноществовал по вся дни, ходя по домам малых и великих, монахов и мирян, поучая их". Это лишь отдельные эпизоды развернувшейся борьбы, случайно отразившиеся в документах…
Удовлетворяя требованиям читателей, Сильвестр в мае 1688 года составил на основании своего перевода из Григория Кассандра „Книгу, глаголемую церковно-составник или церковный изъяснитель", призванную просветить всех желающих в вопросах церковного ритуала. К сентябрю 1688 года он выпустил еще одно сочинение - „Известие истинное православным и показание светлое о новом правлении в Московском царствии книг древних": публицистическую монографию, опровергающую аргументы „Акоса" и рассматривающую методы „ученой" деятельности „грекофилов" в целом.
Поскольку „мудроборцы" обосновывали справедливость своего мнения о пресуществлении с помощью ряда греческих книг, использовавшихся справщиками Печатного двора, Медведев начал полемику с очерка редакционной деятельности („книжной справы") на Руси, в котором обосновал необходимость исторической критики источников. До сих пор, поскольку оппоненты опирались на авторитеты, Сильвестр одерживал победы в значительной степени за счет обширнейшей эрудиции и более точного толкования текстов. Даже известный текстолог Димитрий Ростовский оспаривал Лихудов на основании решений московского собора, принятых при участии трех патриархов. „Или патриархи эти неправо нас научили, - писал святой подвижник православной церкви, - или иеромонахи сии (Лихуды. - А. Б.) неправо творят и учат. Архиереи же российские, вселенских трех патриархов свидетельствованное писание (служебник 1667 года. - А. Б.) отвергнувшие, в след же двух иеромонахов идущие, не только вселенским патриархам, но и самим себе сделались противны (то есть противоречат. - А. Б.)".
В „Известии истинном" Медведев акцентировал внимание на исторической изменчивости текстов церковных книг. Он показал, что формула книжной справы о сверке текстов славянских „правых харатейных (пергаменных. - А. Б.) древних книг, которые с древними харатейными греческими книгами сходны", освященная авторитетом Печатного двора и патриарха, выдерживалась далеко не всегда. Тщательное сравнение различных изданий одной книги выявляет разночтения, вызванные зачастую произволом редакторов, усилившимся при Иоакиме и справщике Евфимии Чудовском, когда „дошли до такого безумия", что „все наши древние книги славянские харатейные" стали называть „неправыми", „потому что обличают их неправое мудрование".
Чтобы сам принцип исторической изменчивости текстов был понятен, Сильвестр рассказал читателю о редакционной „кухне", о том, как развивалась идея „исправления" книг при подготовке их к изданию. „Известие истинное" и сейчас служит великолепным очерком истории государева Печатного двора в XVII веке,