— Рассказывай, как было дело...
...Вечер казался прекрасным. И потому, что этот летний день был слишком жарок, а теперь наступила прохлада, и потому, что именно в этот раз Лида согласилась пойти с ним на танцы. Он танцевал легко, едва касаясь каблуками земли: что-что, а пляска у цыгана в крови... Неожиданно почувствовал на плече тяжелую руку.
— Тебе чего здесь нужно, цыган? Пошел домой!
Рывком сбросил с себя чужую руку.
— Уйди!
— Ну, подожди же, — зловеще протянул незнакомый парень, — наплачешься...
У выхода из парка молодого цыгана окружили шестеро подвыпивших парней.
— Ты еще толкаться! В морду захотел!
— Чего смотреть? Бей его!...
Его сбили с ног. С пьяной жестокостью пинали ботинками. И еще больше зверели от вида крови.
Неимоверным усилием воли он приподнялся, выхватил из-за голенища нож и, не глядя, наотмашь ударил назад. Почувствовал, как входит узкое лезвие в чье-то тело...
* * *
Следствие было недолгим. Наконец, Волков вызвал задержанного.
— Садись. Слушай.
Арестованный с трудом понимал мудреные слова протокола. Да и не вдумывался в них. Насторожила лишь последняя фраза:
«...Следствие прекратить, из-под стражи освободить».
Он встрепенулся, но продолжал сидеть.
— Ну, что ж ты... Иди! — неожиданно тепло улыбнулся Анатолий.
— Идти?
Он отрицательно покачал головой.
— Почему? — изумился Анатолий.
— Я знаю, за убийство — расстрел. Стрелять будете...
— Да нет же! Ты же слышал: тебя признали невиновным. Я же читал: «Необходимая оборона». Ты освобожден из-под стражи.
Тот продолжал сомневаться. Тогда Анатолий легонько приподнял его и подвел к двери.
— Иди!
— Ну, спасибо! Ай, спасибо! Век не забуду...
Разволновавшийся парень, поверив, наконец, в свое освобождение, не мог вымолвить ни слова и бегом рванулся из комнаты.
Анатолий улыбнулся ему вслед. Но тут резко зазвонил телефон. Звонили из парткома тракторного завода: рабочие, общественность возмущены, что убийца остался безнаказанным.
Анатолий знал, что есть враги пострашнее убийц, грабителей, воров. Страшнее потому, что бороться с ними гораздо труднее: их действия не являются уголовно наказуемыми. Это люди, распространяющие слухи. Рожденные убогим представлением мещанина, питаемые цепкими и темными предрассудками — слухи обретают силу в «умелых руках»: обрастают правдоподобными деталями, и бороться с ними можно только в открытую.
— Я сам поговорю с рабочими, — сказал в трубку Волков.
* * *
В обеденный перерыв в красном уголке цеха, где работал убитый, собрались рабочие.
— Слово имеет помощник прокурора района Волков, — объявил председатель цехкома.
Анатолий доложил на стол пакет.
— Прежде всего, я хочу показать вам фотографии.
Он вынул снимки и передал желающим. На них был изображен молодой цыган после драки — весь в кровоподтеках, растерзанный, избитый.
— А теперь я хочу спросить вас: за что? За что его били? Откуда эти черносотенные замашки: бей, потому что цыган?
— Ни за что изуродовали парня!
— Ах, бандюги!
— Поделом досталось, — загудели возмущенные голоса.
— Нет, это не рабочие люди были, раз они за нацию преследовали...
— Водки нажрались, вот и захотелось человека изувечить!
Анатолий рассказал, как к нему приходили отец и мать убитого и как даже они признали, что их сын был сам повинен в своей смерти.
В конце беседы поднялся пожилой рабочий.
— А это хорошо, что вы к нам пришли, товарищ следователь, — сказал он. — Советоваться всегда надо. И нам с вами, и вам с нами. Одно дело делаем...
— Ну вот и отлично, — улыбнулся Анатолий. — Прийти я давно уже хотел. Общество «Знание» настаивает. Давайте-ка попутно решим, какую лекцию хотите послушать...
Интуиция не обманула
Случай был, на первый взгляд, простой и в то же время редкий. Пойманный с поличным, с мешком украденной муки, парень утверждал, что этот злополучный мешок ему дал донести знакомый: дескать, ты сильнее меня, старика, поднеси...
После первого же допроса Анатолий Волков стал в тупик. Казалось бы, все ясно: пойман человек с поличным, пиши обвинительный акт. Но было в задержанном парне что-то подкупающее — какая-то неподдельная искренность в голосе, во взгляде.
Арестованного давно увели, а Анатолий ходил по комнате, курил сигарету за сигаретой. Снова и снова вспоминал подробности задержания.
Дело обстояло так. На станции Тракторная-товарная разгружали вагон с мукой. Случайно экспедитор заметил вдалеке от состава человека, несшего мешок. Экспедитор позвал на помощь людей и бросился наперерез, но тот уже шел вдоль высокой стены и вскоре исчез за нею. Пришлось бежать вокруг, чтобы отрезать похитителю путь к бегству. Словом, когда погоня оказалась за стеной, то увидели парня с мешком муки на плече. Задержанный сказал, что шел с приятелем с работы (оба они строители). Встретили пожилого рабочего с их же строительного участка, несшего злополучный мешок. Он попросил понести муку. Как было не уважить. И вдруг владелец муки и спутник задержанного незаметно исчезли, а вместо них — погоня.
На очной ставке «владелец» муки и спутник заявили, что знать ничего не знают и не ведают. Ошарашенный парень махнул безнадежно рукой, замолчал, замкнулся, перестал отвечать на вопросы.
...Мысли Анатолия прервал телефон.
— Обвинение готово? Не тяни, завтра надо передать в суд.
— Следствие еще не закончено...
— Опять фокусничаешь. Чего там еще неясного? Или прикажешь отложить суд?
— Да, суд придется отложить, — отрезал Анатолий и в сердцах бросил трубку.
«Отложить-то отложить, но до каких пор?» — Волков понимал, что взял на себя слишком много. Это в рассказах для легкого чтения следователь волен в своих действиях. В действительности же дело обстоит не так. У следователя есть начальство, которое оценивает его работу по готовым результатам, а не по благим намерениям. В учреждении, где он служит, есть определенный объем работы, весьма ограниченные силы и установленные законом сроки следствия. Любая задержка, любая недоработка падает тяжким бременем на товарищей. Наконец, следователь так же подвержен сомнениям, чувству неуверенности в себе, как и всякий другой, а может быть, и больше любого другого человека.
Но именно потому, что следователь — такой же человек, как и другие, он не смеет не прислушаться к голосу совести, к голосу долга — ко всему тому, что выше всех других соображений. Анатолий решил не уступать.