Чтобы перед сном проветриться, Егор вышел на крыльцо. Глотнув морозного воздуха, зябко подёрнул плечами. Звёздное небо рассыпалось из края в край над заснеженной землёй. Полноликая луна играла светом и тенью, обнажая стены древнего храма, высокую звонницу и оголённые деревья ближнего погоста. А там, вдали, за уснувшим селом, несметной ратью чернели бесконечные леса. Тишина казалась такой глухой и неколебимой, какая бывает лишь на предельной океанской глубине. И Непрядов отчего-то вдруг опять, определенно и просто, почувствовал своё кровное родство со всем этим мирозданием земли, неба и снегов. Подумалось, если он родился и живет на этом свете, то значит это ещё кому-то нужно, кроме его самого. Он пришёл в этот мир, чтобы сполна прожить своё время и до упора преодолеть предназначенное ему пространство. Непрядов ощущал в себе прилив какой-то необычайно радостной силы, снизошедшей на него то ли с небес, то ли всколыхнувшейся от земли родной.
Спрыгнув с крыльца, Непрядов пригоршней зачерпнул пушистый снег и до приятной, жаркой истомы растёр им лицо. Стало хорошо и спокойно — за то, что с ним теперь есть, что было и чему только ещё суждено случиться. Егор стоял на своей земле, дышал родным воздухом и сама вечность даровала ему эту бессмертную благодать.
27
В родном доме Егор всегда просыпался, будто заново родившимся. Он вскакивал босыми ногами на пол со своего дивана, как только колокола начинали звонить к заутрене. Наскоро брился, обтирался снегом. Потом выпивал кружку парного молока, закусывая его ломтём душистого ржаного хлеба. Как-то само собой являлся заряд бодрости и силы на весь день. И в этом тоже была великая непостижимая тайна Укромовского бытия — в собственном самовозрождении с каждым прожитым днём. Так было и на этот раз.
Пока старики правили в храме службу, все хлопоты по домашнему хозяйству Егор брал на себя. По старой привычке ему не составляло особого труда прибраться в комнатах, наколоть дров, истопить печь и сбегать к колодцу за свежей водой. А день выдался чудесный. Над головой разливалось море солнечного света, под ногами искрился и жмыхал упругий снег. И всё ладно, все было к месту и под рукой.
Только их новый дворовый пёс Тришка долго не хотел признавать в Егоре своего молодого хозяина. Свирепо рычал и подозрительно косился, когда тот слишком близко проходил мимо его конуры. Становилось ясно, что отношения с ним будут не простыми. Пёс оказался мрачноватым и вредным — не то что их прежний кобель Шустрый, весельчак и умница, кончивший свою доблестную сторожевую жизнь в смертельной схватке с тремя волками..
Непрядову не хотелось будить сына. Рассудил, пускай подольше поспит, поскольку с дороги тот всё же устал. И потом, кто ж не знал, что для ребят каникулы — дело святое? Сколько их ждать приходится! Но Стёпка и сам вскоре проснулся. Он выбежал во двор и стал помогать отцу, коловшему дрова. Вдвоем работа у них пошла веселее.
К приходу стариков от заутрени стол был накрыт, самовар поставлен.
— Вот так бы всегда и всем нам быть вместе, — выдал заветное желание дед, с кряхтением усаживаясь на лавке. Егор подал ему стакан чаю, сдобренного топлёным молоком, как любил старик и про себя подумал: «А ведь очень даже могло получиться именно так, как он того хочет…» Кто знает, какие последствия по результатам расследования могли бы обрушиться на голову командира, не ввяжись в это дело адмирал Дубко. Ведь уже помышлял Непрядов о том, как быть, если его всё же лишат командирства и «выметут» с флота. «А там была бы одна дорога, к деду под крылышко и… пропади оно всё пропадом», — думал Егор, снова в сердцах ожесточаясь от незаслуженной обиды. Но судьба распорядилась иначе, и вновь ниспослала ему службу подводную как дар небес и благоволение прозревшего начальства.
— А слаще был бы чаёк, если б его подавала мне хозяюшка наша ясноглазая, — сказал дед, принимая от внука очередной стакан.
Егор на это ничего не ответил, но лишь вздохнул.
— Да ты не печалься, внучок, — говорил старик, опять утешая. — Не бесконечны испытания и муки наши. Наградой за долготерпение радость грядёт. Ты верь только, и всё хорошее сбудется, о чём Господа молим. А чайку, Бог даст, мы ещё вместе с Катенькой попьём, — и с хитринкой прищурился. — Ай, воды в колодезе тогда не хватит, аль самовары медны прохудятся, иль добры молодцы перестанут потеть после двунадесятой кружки?..
И снова Егор почувствовал, как на сердце полегчало. Он улыбнулся дедовой прибаутке. Видимо, всё же знал старик слово заветное, что лечило душу человеческую.
Повеселевший Егор встал из-за стола. Зимний день короток, и надо ещё было наведаться в село, чтобы навестить Катюшину родню, и заодно всех пригласить на дедушкин день рождения.
Первым делом Егор заглянул к Тимоше. Катин двоюродный брат был уже не прежним заводным, вихрастым пареньком, каким с прежних лет запомнился, а вполне солидным человеком, заведовавшим в колхозе всей агрономической службой. Познакомился и с его молодой женой Марией Николаевной — женщиной решительной, с весёлым нравом и такой же хлебосольной, как и её муж. Тимоша особенно гордился, что супруга его — казацких кровей, родом из кубанской станицы. О приезде Егора они уже знали и ждали его в гости. Поэтому готовили своё застолье «с казацким размахом». Но прежде, как сообщил Тимоша, им обоим предстояло «смыть накопившиеся грехи».
День был субботний, и Тимоша, как водится, заранее организовал баньку — ту самую, что на дедовой пасеке, где они когда-то впервые вместе парились. Она всё так же хороша и необычайно приятна. Была адова жара, берёзовые веники, да хлебный квас, щедро сдобренный забористым хреном. Непрядов благодушествовал. Как часто мечтал он об этой самой баньке в лютую зимнюю стужу, когда на ходовом мостике холодрыга такая, что сама душа леденеет. Тогда лишь мечта согревала, да неистребимая надежда, что когда-нибудь эта Укромовская благодать снова повторится.
Представить только, какая радость, когда выскакиваешь наружу с пылу с жару, разомлевший донельзя и, «в чём мать родила», с головой ныряешь в сугроб. Вот когда шибанёт тебя, аж до спинного мозга, вот когда почувствуешь, как каждый твой занемевший было мускул вновь наливается энергией жизни. Ты снова молод, здоров и бессмертен. А потом глотнёшь ледяного кваску, растянешься в передней на лавке и на какое-то время провалишься неизвестно куда в сладкой истоме полной невесомости. Это всё твоё, это для тебя… И ты в этой бездне мирозданья — осмысленная частичка вечности, без которой не могут существовать никакие миры и галактики. Душа будто возносится, летит в какие-то тартарары… А потом вдруг осознаёшь, что ты уже на «седьмом небе» и глядишь на себя откуда-то со стороны, постепенно преодолевая обратный путь к самому себе. «Хорошо… — думаешь ты, блаженно млея. — Сам царь Додон так не парился». А рука опять сама собой тянется к кружке с квасом. Потом вдруг понимаешь, что не может быть Укромовского тепла и света без заполярной темени и стужи. Это всё неразрывно и свято. Поскольку в этом единении — сама суть земли родной, которую постигаешь временем собственной жизни.