Айрин не удалось прорваться в Чарльстон: на дорогах стояли войска Конфедерации, и ей пришлось повернуть назад.
Она перенесла этот удар и принялась ждать. Она больше не полагалась на людей: лишь на судьбу и на время.
Айрин не просила позволения остаться в Темре, она просто заняла одну из комнат, как и место за столом. Револьвер она держала при себе. Негры ее не боялись, зато Саре пришлось сжать чувства в кулак. Как бы она ни была возмущена и встревожена, ей оставалось только молчать и терпеть.
Янки приближались, но приближалось и время посева хлопка. Однажды за завтраком Сара обмолвилась о том, что на следующей неделе необходимо приступить к полевым работам.
— Не представляю, как мы справимся. У нас осталось мало негров…
— Никогда не слыхала о религии, которая призывает молиться хлопку. Похоже, ты единственная, кто ее исповедует. Вот и выращивай хлопок сама! — неожиданно заявила Айрин.
Воцарилось молчание.
— Я? — осторожно промолвила Сара.
— Да. Ведь это твоя земля, — сказала Айрин и обратилась к Касси: — Позови Лилу!
Чернокожая горничная содрогнулась под взглядом Айрин, взглядом тигра, сидящего в засаде, и беспрекословно повиновалась. Презрение Касси к новоявленной родственнице семейства О’Келли уступило место смертельному страху.
Когда мулатка вошла, Айрин сказала:
— Садись. — И придвинула стул.
Лила замерла.
— Но я…
— Если ты собираешься замуж за белого мужчину, тебе необходимо привыкнуть сидеть за этим столом. Тебе, а не Касси — потому что она ни дня не проработала на плантации! Завтра мисс Сара отправится сеять хлопок и покажет пример своим слугам! — заявила Айрин и, перехватив взгляд кузины, от которого любой другой человек превратился бы в соляной столб, спокойно добавила: — Я тоже пойду. Я ирландка, а ирландцы привыкли работать на земле.
Касси демонстративно явилась в поле в форменном платье горничной, и ее стенания в первые же полчаса работы так допекли Айрин, что та прогнала негритянку в дом. От Арчи тоже не было толку — отослали и его. Остальные как будто годились для работы — даже белые руки хозяйки Темры, привыкшие ласкать клавиши пианино, послушно рыхлили землю.
В конце концов Сара О’Келли была потомком пионеров, которые не отступали ни перед какими трудностями.
Айрин долго работала молча, потом вдруг спросила:
— Я слышала, ты вышла замуж?
— Да, за управляющего, мистера Фоера.
— Зачем?
Саре был понятен смысл вопроса. Можно найти тихую пристань в браке по расчету, испытав неразделенную любовь, но как объяснить ее поступок?
— Из-за Темры.
— Темра не стоит таких жертв! — сказала Айрин. — То, что ты совершила, гораздо хуже того, в чем обвиняли меня!
Сара выпрямилась. Ее взгляд прожигал насквозь.
— Нет. Разврат преступнее расчета.
— Это была любовь. Любовь способна раздвинуть любые границы, ею можно оправдать все. Время показало, что была права я, а не вы. Рабов больше нет. И может статься, вскоре многие плантаторы лишатся своих владений. — Сара молчала, а Айрин продолжила: — «Это значит сеять ветер, чтобы пожать ураган, который вскоре налетит» — такие строки написал поэт Лонгфелло, и они как нельзя лучше выражают то, что вы сделали. Южане сами себя наказали. Так же, как и ты.
Хотя было по-весеннему прохладно, вскоре им стало жарко: пот стекал со лба на ресницы, слепил глаза. На губах появился солоноватый привкус, и приходилось то и дело прикладываться к тыквенной бутыли с водой.
В какой-то миг Айрин выпрямила спину и потянулась, намереваясь немного передохнуть, как вдруг увидела Касси, которая бежала через поле, размахивая руками и что-то крича, а главное — не заботясь о туфлях и платье. Ветер уносил ее крик в сторону, но Айрин догадалась.
— Янки, янки, янки!
— Янки, — спокойно повторила Айрин. — Они пришли.
Сара мигом утратила самообладание.
— Боже, что делать?!
— Ничего. Они существа из плоти и крови. Они смертны. И способны испытывать страх.
— Нам их не напугать!
— Знаю. Главное, что они не смогли испугать нас.
Они созвали негров и пошли через поле к дому.
В имении царил переполох, синий цвет мундиров заслонил белый свет, отовсюду доносилось бряцанье оружия, грубая ругань, стук сапог. Часть солдат побежала вверх по лестнице, другие бросились к хозяйственным постройкам, кто-то шмыгнул на кухню. Слышался звон посуды, истошные крики домашней птицы и животных.
Сару охватило противное, липкое, леденящее душу чувство: будто чья-то чужая рука шарила у нее по груди.
Из дома с визгом выскочила Трейси, за которой гнался солдат. Его остановил молодой сержант.
— Погоди, не время. Этим можно заняться ночью.
Сара содрогнулась от ужаса.
— Они нас обесчестят!
— Пусть только попробуют подойти, — прошептала Айрин.
— Кто вы, леди? — довольно миролюбиво спросил молодой сержант, когда Айрин и Сара подошли к крыльцу.
— Я Сара О’Келли. Это мое имение.
— Ясно, мэм. Эй, несите майора наверх, в спальню! — крикнул сержант и обратился к женщинам: — Вам повезло, мисс, мы не станем жечь ваш дом, а разместим в нем раненого, о котором вы обязаны позаботиться. Если вы этого не сделаете, вам будет хуже.
— Хорошо, я приставлю к нему негритянку, — натянуто произнесла Сара.
— Негритянку?! Я рассчитывал, что вы сами займетесь его лечением!
Сара возмущенно передернула плечом и ничего не ответила.
— А где ваш врач? — спросила Айрин.
— Выхаживает других раненых. Вчера наш отряд напоролся на партизан, и нам пришлось жарковато.
«Так вам и надо!» — едва не сказала Сара, а сержант продолжил:
— Майор Эванс терпеливый и благородный человек, он отправил врача к солдатам.
Мимо пронесли молодого мужчину, бессильно лежавшего на шинели, мужчину с изящными руками и лицом истинного аристократа, в которое Саре хотелось плюнуть.
По иронии судьбы его уложили в ее спальне, сорвав с постели солнечно-желтое атласное покрывало и раскидав подушки; между тем в имении происходило то, о чем Сара слышала сотни раз: обивка мебели была вспорота, люстры, зеркала и вазы разбиты, ковры истоптаны сапогами, хлопок подожжен, припасы разграблены.
Сара могла пережить гибель привычных с детства вещей, однако когда солдаты стали жечь библиотеку ее отца, она без промедления вошла в спальню, где уложили майора, и решительно произнесла:
— Кто бы вы ни были, прикажите своим воякам положить книги на место и не бросать их в костер! Уничтожать библиотеку — настоящее святотатство, к тому же книги дороги мне как память об отце.