Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

Венгерская полиция ведет обычно допросы при помощи кулаков, плеток и дубин. Но если эти испытанные средства правосудия к желаемой цели не приводят, у полиции есть еще лучшие средства. К их числу относится, например, селедка. По указанию главного начальника марамарош-сигетской полиции трое из арестованных — Тимко из Сойвы, Новик из Верецке и Григори Михалко из Пемете — в течение суток не получили даже куска черствого хлеба. После суток голодовки им дали селедку и лук. На этот раз полиция не скупилась. Трое арестованных могли есть, сколько им было угодно. А изголодавшиеся арестанты не заставили себя уговаривать. За час они съели почти четыре кило сельдей и два кило лука.

Наевшихся досыта арестантов полицейские наглухо заперли, не оставив в камерах ни капли воды. После такой жратвы трое арестованных ни о чем больше не могли думать, кроме как о питье. Подкарпатский русин все может перенести: мороз, жару, зверски тяжелый труд и голод, — но такой жажды, которая одолевала этих трех арестантов, человек перенести не может. Жажда вызывала боль. Сначала русины чувствовали только, будто их языки, нёбо и горло колют иголками, затем как ножом стало резать кишки, потом в животах зажегся адский огонь, а в глазах встал красный туман, так что весь мир показался залитым кровью.

Они бросились к двери камеры и стали в нее стучать кулаками и ногами.

— Откройте! Откройте! Воды!

Кулаки они отбили до крови, от криков охрипли, но напрасно. Никто не пришел. Через полчаса Тимко расплакался. У Новика началась рвота. Михалко стал бить себя в грудь кулаком. Через час Новик бросился на Тимко и укусил его в лицо. Михалко одной рукой отбросил Новика к стене. Тогда Тимко набросился на Новика. Михалко разнял их, ухватив за горло правой рукой Новика, а левой Тимко.

— Проклятые, подлые кровопийцы!

Михалко ругал своих товарищей, но при этом имел в виду других.

Когда медвежатник отпустил Тимко и Новика, они в ужасных муках стали кататься по полу. Кричать у них уже не было сил. Они выли.

Два часа спустя после обильного ужина главный начальник полиции велел привести арестантов.

— Ради бога, друзья мои, что с вами? Неужели вы подрались?

Кабинет главного начальника полиции Кеменеша был настоящим залом. Вдоль стен его маленькими группами стояли полицейские. Направо и налево от начальника разместились офицеры полиции.

Начальник сидел за письменным столом. Перед ним стоял большой графин воды и две громадные, пятилитровые бутылки с красным вином.

— Воды! — хрипел Тимко.

— Терпение! — ответил Кеменеш красивым, чистым, звонким голосом. — Терпение! — повторил он и, сняв с носа пенсне в золотой оправе, стал тщательно протирать его круглые стекла. — Терпение! — сказал он в третий раз, опять надевая пенсне на большой крючковатый нос.

С огромным интересом смотрел он сквозь блестящие стекла пенсне на трех измученных людей. Тимко плакал. Новик закрыл лицо обеими руками. Михалко стоял, сгорбившись, между своими товарищами. Длинные каштановые волосы падали ему на глаза.

— Воды!

Новик бросился к столу. Его схватили трое полицейских.

— Если я правильно вас понимаю, — сказал начальник, медленно, раздельно произнося каждое слово, — вы как будто хотите пить. Хорошо, можете пить. Можете пить сколько хотите и что хотите: воду, или вино, или, если предпочитаете, вино с водой. Вот видите, как я к вам хорошо отношусь! Но — как говорит русинская сказка? Помните, что сказал фее дровосек? Кажется, он сказал так: я буду к тебе добр, но сначала будь ты добра ко мне! Короче говоря, я хочу получить от вас несколько справок. Если будете говорить, я не стану возражать, пейте сколько влезет. Но если вы не получите воды, если вы не будете пить целых два дня, вините в этом самих себя. Я же хочу узнать от вас совсем немного, всего только несколько фамилий и адресов.

— Воды! — кричал Тимко.

— Как только заговоришь, — сколько угодно.

— Буду говорить! — кричал Тимко.

— И я буду! И я буду! — взвизгнул Новик.

Михалко выпрямился. Сейчас он был почти так же высок, как стоящий на задних лапах медведь.

Из его горла вырвался какой-то странный, почти звериный хрип.

Правой рукой, которой он привык убивать медведей, он так ударил Новика по голове, что тот упал без сознания. А ногой так сильно толкнул Тимко, что тот налетел на одного из полицейских и шлепнулся вместе с ним.

Не меньше десяти полицейских кинулись на Михалко. Но кузнец-медвежатник сбрасывал с себя полицейских, как дикий кабан гончих собак. Прикладами его сбили с ног. Когда он лежал уже без сознания — из носа и рта у него шла кровь, — его заковали в кандалы и понесли в темный карцер, где он провел без еды и питья два дня и две ночи.

Как только Михалко унесли, полицейский врач с помощью воды с уксусом и нашатырного спирта привел в сознание сначала Новика, а затем Тимко. По требованию полицейского врача им обоим дали пить. После того как они напились, начальник полиции угостил их сигарами, а полицейские подвинули им кресла.

— Ну, а теперь говорите!

Влив в себя добрых два литра воды, Новик признался, что признаваться ему не в чем. О том, что русины объединяются в организацию, ему стало известно впервые здесь, в тюрьме. Здесь же он впервые увидел — в руках полицейского офицера — полученный из России молитвенник, прочесть который он не мог, если бы даже захотел, так как русского языка не знает и даже по-русински читает очень слабо, потому что, собственно говоря, он не здешний, живет в Подкарпатском крае всего пять лет и вовсе не русин, а словак, и то только наполовину — мать его румынка, попавшая в Словакию из Баната.

После этого признания начальник полиции собственноручно отвесил Новику несколько основательных пощечин.

Тимко, который утолил свою жажду не водой, а вином, сделал важное признание. Он продиктовал в протокол больше ста фамилий и адресов русских агентов. Как через несколько дней выяснилось, все фамилии и адреса были выдуманные. За эту шутку полицейские, наверное, избили бы Тимко до смерти, если бы он находился в их руках. Но вскоре после «селедочного» допроса арестантов затребовала от полиции прокуратура, потому что слухи об этом допросе проникли в народ и вызвали большое возмущение. Начальник полиции получил нагоняй из Будапешта. Его предупредили, что Венгрия — культурное государство, а в культурных государствах пытки арестованных нужно организовывать так, чтобы об этом не становилось известно широкой публике.

Венгерские газеты, даже оппозиционные, хранили полное молчание об ужине марамарош-сигетских арестантов.

Великий процесс

Как великой европейской войне предшествовала на Балканах «драка в корчме», так до «великого» русинского процесса судом для несовершеннолетних преступников был проведен процесс Миколы. В «великом процессе» на скамье подсудимых сидели пятьдесят четыре русина. В деле Миколы перед судом предстали три русинских мальчика. В «великом процессе» основой обвинения в измене служили семнадцать конфискованных молитвенников. В процессе трех русинских юношей — томик стихов, бессмертные стихи Шевченко.

Девятнадцатилетний Микола, который до четырнадцати лет учился, два года работал конюхом, а три года землекопом, был высокого роста, широкоплечий, с худым лицом. Он говорил спокойным, тихим голосом. Перед судом для несовершеннолетних он держался так же спокойно и смело, как несколько лет спустя перед военным судом, когда речь шла о его жизни; а еще через год он так же спокойно и смело руководил наменьской битвой.

В течение всего процесса Микола говорил не только тише представителя обвинения, но умнее его и логичнее. Когда прокурор уличал его в том, что он «в сопровождении некоего Тамаша Эсе, бывшего батрака, не имеющего определенных занятий, ходил из деревни в деревню, и в то время как Эсе возбуждал народ на венгерском языке, он читал вслух русинские стихи», — Микола ответил:

— Тамаш Эсе не только не предает родины, но он борется и воюет за родину для народа. И то, что в свой трудный путь он взял с собой и меня, доказывает, что он хочет создать родину не только для венгерского народа, но и для всех трудящихся Венгрии.

Когда прокурор, чтобы доказать наличие государственной измены, патетическим жестом указал на конфискованную у Миколы лежащую на столе суда книгу — изданные в Америке стихотворения Тараса Шевченко под названием «Кобзарь» — и назвал Шевченко «одним из руководящих чиновников царского Прессбюро», — Микола в первый и последний раз за все время процесса повысил голос:

— Шевченко враг царя куда больше, чем вы, господин прокурор! Потому что Шевченко враг не только русскому царю, но всем тиранам и всякой тирании!

Вероятнее всего, это заявление Миколы было причиной того, что, хотя его товарищи по скамье подсудимых получили только по одному году заключения, его самого суд для несовершеннолетних приговорил к трем годам тюрьмы «за государственную измену».