Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

Доктор определил, что у меня поражены верхушки легких.

По его совету я лежал по целым дням во дворе, под большим дубом, на подстилке, сделанной из сосновых веток.

— Хороший воздух исцелит его, — сказал доктор. — Больше никаких лекарств не нужно. Через четыре недели он встанет.

Доктор Шебек оказался плохим пророком и как политик и как врач. Что касается политики — Турция не съела своих противников, а наоборот, армии четырех «опереточных государств» (не считаясь с тем, что вся венгерская пресса разделяла мнение Шебека) выигрывали одну битву за другой. Симпатии Венгрии принесли Турции так же мало пользы, как мне — хороший воздух. Когда война придвинулась уже к самому Константинополю, к Чаталдже, однажды утром у меня началось кровохарканье.

Приглашенный из Марамарош-Сигета врач советовал перевезти меня куда-нибудь на юг — в Италию или в Египет. Об этом, конечно, не могло быть и речи, так как понадобились бы деньги. Но поехать в Пешт учиться я, конечно, не мог и остался в Пемете.

Оставшись в Пемете, я пережил события, которые даже немого могли сделать оратором и слепого — зрячим. Не смейтесь надо мной — я и сейчас с благодарностью вспоминаю свою болезнь и доктора Шебека за то, что он не мог меня вылечить. Если бы он поставил меня на ноги, я бы, вероятно, пошел по одному из двух путей, которые избирали многие образованные сыны Подкарпатья. Либо я получил бы диплом и возвратился в Подкарпатский край и использовал бы свои знания для одурманивания, угнетения и ограбления жившего там народа, либо переехал бы в другой край и, позабыв родные места или даже изредка вспоминая их, рассказывал бы в веселом обществе анекдоты о простодушии тамошних жителей. Из-за своей болезни я пережил вместе с народом Подкарпатья много тяжелых часов и месяцев и — стал «предателем». Так назвал меня директор берегсасской гимназии, с гордостью перечисляя на сорокалетием юбилее имена своих бывших учеников, которые завоевали Берегсасу славу, сделавшись генералами, депутатами, директорами банков. Гордился он и тем, что только один берегсасский гимназист, по имени Геза Балинт, изменил благонравным традициям, прививаемым его учебным заведением, и заклеймил меня — «предателя» — презрением.

Я много раз читал, что перед смертью умирающий вновь переживает всю свою жизнь. Со мной было не так. Я был уверен, что скоро умру, но меня интересовало не пережитое мною прошлое, а будущее, которого я не увижу.

Будущее…

Политическая жизнь изменилась в корне. Народ Венгрии волновался — требовал прав, земли и хлеба. Правительственная пресса била в набат: «Россия и ее балканские оруженосцы покушаются на жизнь Венгрии!»

Которая же из войн начнется: война венгерского народа против венгерских господ или же война венгерских господ против русских господ? Каково будущее?..

Понятно, что в те времена много говорилось о России. Из всех сообщений о ней нас, под Карпатами, больше всего интересовали те, в которых говорилось о «пророке» Элеке Дудиче. О нем писали иногда и в газетах. Но большинство новостей передавалось только из уст в уста.

Вести эти, как мы теперь знаем, не все были достоверными. Ложным оказалось, например, сообщение о том, что царь Николай выдал за Дудича свою младшую дочь и передал ему половину своего царства. Не оказалось правдой и радостное известие, будто царь дал Дудичу сто миллионов крон для поддержки русинского народа.

Трудно было бы перечислить все те слухи о «пророке», которые впоследствии оказались ложными. Вместо этого я расскажу о нем то, что, как выяснилось впоследствии, в общих чертах было правдой.

Алексея Михайловича Дудича в Киеве взял под свое покровительство богатый и влиятельный граф Бобринский. Граф обеспечил беглеца всеми благами. Но Дудич думал не о себе, а о страдающих в Подкарпатье русинах. Изо дня в день рассказывал он графу Бобринскому о нуждах и страданиях русин и просил для них помощи.

По отношению к русинам граф Бобринский оказался человеком удивительным, готовым даже без особых просьб помочь им. Правда, если украинские крестьяне, жившие под властью царя, осмеливались жаловаться, он передавал их в руки жандармов. Но зато русинских крестьян, живших под властью Франца-Иосифа, он сам уговаривал: жалуйтесь, братья, требуйте.

По совету Бобринского, Дудич писал статьи в киевских газетах о нищенском положении живущих в Австрии и Венгрии славян. Потом он стал читать лекции по этому же вопросу. Из Киева он поехал в Москву, оттуда в Петербург. Его лекции везде имели огромный успех. В Петербурге благодаря посредничеству Бобринского русинский «пророк» был принят на аудиенции великим князем Николаем Николаевичем, который подарил ему свой портрет, украшенный собственноручной надписью. В то же время портрет Дудича был напечатан в целом ряда иллюстрированных журналов Петербурга, Москвы и Киева.

Шесть месяцев прожил Дудич в Киеве, работая вместе с графом Бобринским. Он узнал, что граф Бобринский стоит во главе специального бюро, единственной задачей которого является помощь славянским народам Австрии и Венгрии, и прежде всего русинам, в борьбе против австрийцев и венгров. Он ознакомился с методами работы Бобринского, помогал усовершенствовать их и дополнять новыми. За шесть месяцев Дудич осуществил то, над чем в течение многих лет напрасно трудился граф Бобринский: он установил непосредственную связь между Киевом и народами подкарпатских деревень.

Дудич, которому, кроме Бобринского, покровительствовала еще одна великая княгиня, после шестимесячной работы получил от графа предложение поехать в Париж. В столице Франции он должен был прочесть ряд лекций о национальной политике Австро-Венгрии.

Снабженный множеством советов и деньгами, Дудич отправился в путь — через Варшаву и Берлин в Париж. Из Варшавы он выехал, но в Париж тем поездом, с которым его ждали, не прибыл.

Не приехал он и со следующим поездом. Не появился вообще. Телеграммы летели из Парижа в Петербург, из Петербурга в Киев, из Киева в Париж. Повсюду разыскивали Дудича, но напрасно. Дудича не стало. К розыскам приступила сначала русская, потом французская тайная полиция, а затем — по просьбе русского посла в Берлине — Дудича стала искать и полиция Германской империи. Германской полиции удалось установить, что Дудич прибыл в Берлин и, пока поезд менял паровоз, он выпил в ресторане на вокзале Фридрихштрассе два бокала баварского пива и дал подававшему ему официанту двадцать пфеннигов на чай. Больше ничего германская полиция установить не могла.

Когда была потеряна всякая надежда, что Дудич когда-нибудь найдется, русские газеты, сначала намеками, потом совершенно открыто, стали обвинять австро-венгерскую тайную полицию в том, что она похитила Дудича и, по всей вероятности, убила его. Когда обвинения русской прессы проникли и в некоторые французские газеты, посол Австро-Венгерской монархии в Петербурге посетил министра иностранных дел Российской империи и заверил честным словом, что органами представляемой им великой державы в отношении Дудича «никаких насильственных, никаких враждебных действий совершено не было». По настоятельному желанию посла его заявление было напечатано в нескольких русских газетах.

На этом дело Дудича пока закончилось.

Как читатель, наверное, уже догадался, — я не умер. После продолжавшейся полтора года болезни я выздоровел. Природа ли меня излечила, или медвежьи окорока и медвежий жир Михалко, или же порошки доктора Шебека — не знаю. Может быть, все три лекарства — «объединенными силами».

А так как я выздоровел, то теперь имею возможность поведать вам о тех событиях, о которых официальные историки упорно умалчивают. Этим я делаю себя достойным того, чтобы в пятидесятилетний юбилей берегсасской гимназии директор назвал меня не просто «предателем», а «подлым предателем».

Селедка

В Пемете находилось постоянно восемь жандармов. 14 сентября 1913 года для укрепления этого маленького звена в деревню прибыло из Марамарош-Сигета еще двадцать четыре жандарма. Неожиданные гости внесли, разумеется, большое возбуждение. Там, где столько людей охраняет общественную безопасность, никто не может чувствовать себя в безопасности.

Особенно волновался старик Шенфельд.

— Ай-ай-ай-ай! Плохие дни предстоят бедным евреям!

— Ну и дурень ты, Ижак! — утешал причитающего свинопаса кузнец-медвежатник. — Всегда забываешь, что под Карпатами нет евреев, есть только венгры иудейского вероисповедания.

— Если еврей — венгр, тогда венграм предстоят плохие дни! — сказал пеметинский свинопас.

— Ты учишься мыслить у своих свиней, Ижак!

— Если бы я учился мыслить у своих свиней, это было бы еще полбеды. Настоящая беда в том, что господа учатся у свиней делать политику.