«Если действительно он существует и эти замаскированные люди отыщут его, просто повеситься можно с отчаяния, что он миновал моих рук».
Пока мысли эти волновали полковника, вторгнувшиеся к нему люди продолжали говорить.
— Признаться, я вовсе не знаю, — ответил Карл, — барыня говорила, да я забыл.
— Эх ты, безголовый! — вскричал Оборотень. — Скверно, черт возьми!
— Знай я, где он, мне и помощи вашей не нужно бы, вот что! Одно я помню, что он в этой комнате у зеркала, а направо или налево, не спрашивайте. У вас ключ?
— Разумеется, но к чему служит ключ, дурень, когда мы не знаем, где замок?
— И то, правда, мне в ум не пришло, — наивно возразил Карл.
Оборотень засмеялся, пожав плечами.
— Однако не надо терять времени, — сказал он и подошел к зеркалу осмотреть его ближе.
— Экие скоты эти пруссаки! — пробормотал он. — Как они разбили это прекрасное зеркало; не чуть ли оно служило им мишенью?
Действительно, в зеркало стреляли, и оно стало совсем негодно к употреблению.
— Это не пруссаки сделали, — возразил Брюнер с видом значительным.
— А кто же? — спросил контрабандист, взглянув на него пытливо.
— Графиня.
— Как графиня?
— Она сама.
— Та, та, та! Расскажи-ка, друг любезный, это что-то очень любопытно!
— Не так, как вы думаете.
— Возможное дело, малый, а все-таки рассказывай. И Оборотень стал рассматривать зеркало еще внимательнее.
— Вот в чем дело. В день своего отъезда, когда графиня велела вынести все, что брала с собой, она совсем собралась идти и даже сошла на несколько ступеней, но вдруг остановилась и сказала про себя: «О чем я думаю! Ведь оно стоит более трехсот франков; они непременно снимут его, как только явятся сюда, а тогда все пропало». О чем она говорила, я не знаю.
— Продолжай, я-то знаю.
— Вы? Вот тебе на, это мне нравится!
— Нравится либо нет, а сейчас увидишь, продолжай только.
— Ну-с, бросилась моя графиня бегом наверх и прямо в свою спальню; стала она против зеркала, потребовала от меня мой револьвер и выстрелила четыре раза в самую середину. Сами видите, как она отделала его. Потом барыня вернула мне револьвер и сказала: «Пойдем, теперь я спокойна, они не тронут его». Я и этих слов не понял, пошел за нею вслед, и мы уехали. Графиня казалась очень довольна, вот и все. Что же вы узнали из всего этого?
— Вот увидишь. Ты решительно премилый малый, преумный и рассказываешь отлично, ты доживешь до глубокой старости, если не случится чего особенного, положись на мое слово.
— Спасибо, Оборотень, но я не…
— Не понимаешь, верно? И не нужно. Полковник, прозорливее Карла Брюнера, понял и задыхался от ярости.
— Товарищи, — сказал Оборотень, — снимите-ка зеркало. Некогда нам забавляться тут отыскиванием пружины, чтоб заставить его сдвинуться с места.
— Что за мудреная у вас мысль! — вскричал Карл Брюнер.
Оборотень улыбнулся насмешливо, но ничего не отвечал.
Между тем Шакал и Влюбчивый уже ухватились за раму и, так как не нужно было соблюдать осторожность, в пять минут зеркало очутилось положенным на паркет плашмя.
Оборотень оборвал серую бумагу, которою стена обклеена была за зеркалом, и железная пластинка шириною в двадцать пять сантиметров и вышиною в тридцать открылась удивленным взорам Брюнера и остальных. Полковник понял все.
— Гм! Что скажешь об этом? — смеясь, спросил контрабандист.
— Колдовство сущее! — вскричал молодой человек. — Как могли вы угадать, что тайник находится именно там?
— Глупендас! Не ты ли надоумил меня?
— Я? Да ведь я сам не знал! Оборотень и товарищи его засмеялись. Контрабандист отпер тайник ключом, который заранее передал ему Карл Брюнер, и вынул из углубления в стене изящной работы стальной ящичек с чеканью, пятнадцати сантиметров высоты и двадцати пяти длины. Удостоверившись, что там нет ничего более, он сунул ящичек за пазуху и обратился к товарищам, даже не дав себе труда запереть тайник.
— Уйдем, — сказал он, — нам тут незачем оставаться долее.
— А офицер, — спросил Карл Брюнер, — с ним-то что нам делать?
— Что прикажешь делать с подобной дрянью?
— Верно, вы не всмотрелись в него хорошенько?
— По правде говоря, нет.
— Так взгляните-ка из любопытства.
— К чему?
— Все-таки посмотрите, что вам стоит. — Оборотень небрежно подошел к кровати и наклонился над пленником.
От спертого ли дыхания или от волнения, а, пожалуй, от обеих этих причин вместе, тот был без чувств.
— Ого! — воскликнул контрабандист в изумлении. — Кого нам тут Бог послал?
— Узнали, наконец? Ведь это тот самый храбрый полковник, что женщин сечет да убивает детей и старцев, истребитель деревни Конопляник! Неужели мы оставим его, не сказав ему пару слов?
— Мы не убийцы, — резко возразил контрабандист и прибавил спустя минуту: — Однако человек этот заслужил наказание и не минует его; выньте у него изо рта кляп.
Приказание исполнено было немедленно.
Полковник не шевельнулся, и его сочли мертвым, хотя он только лежал в обмороке.
Оборотень подошел к нему, взял с туалета ножницы, остриг ему усы и брови, завернул их в бумажку и странный этот сверток вложил в правую руку полковника.
Потом он взял его саблю и сломал ее о колено, сорвал с мундира ордена и бросил их в чашку с грязною водой, которая стояла на умывальном столе.
— Вот дело и сделано, — сказал он с удовольствием, — в путь теперь.
Они не пошли подземельями, так как дорога оказывалась очень длинна, да им и нечего было опасаться жителей дома.
Через четверть часа они уже выходили из города и беглым шагом направлялись по полям к сборному месту.
Мы скажем теперь же, какие последствия имела для полковника насмешливая месть Оборотня.
На другой день распространилась по городу странная молва, что полковник, который имел сильную поддержку в высших сферах, громадное состояние и в генералы глядел не сегодня, так завтра, застрелился поутру, хотя нельзя было постичь причины такого отчаянного поступка со стороны человека, которому улыбалось все.
Некоторые приписывали это самоубийство внезапному припадку белой горячки, до того были странны передаваемые подробности. Перед тем чтобы застрелиться, полковник остриг себе усы и брови. Более того, дав чего-то наркотического секретарю и слугам, он накрепко перевязал их во время сна, вероятно, чтобы они не могли воспротивиться его роковому решению.
Прусские власти, не легковерные по природе, тайно приступили к следствию. Но к чему привело оно, осталось скрыто от публики. Если узнали истину, что весьма правдоподобно, то этим сведением прусские власти не поделились ни с кем.