За неделю, что я прожил на этой даче, меня чуть не каждый вечер посещали главари шайки хунхузов, сконцентрировавшиеся в районе Ляошаня. В это время в их рядах уже находились специальные агенты – пропагандисты, подготовленные в Москве и командированные в Китай для выполнения заданий и поручений Коминтерна. Я с интересом беседовал с ними и узнал много нового в смысле планов и размаха работы Коминтерна в Китае.
Генерал Юхи, осведомленный г. Сео о моем пребывании в Ляошане, направил ко мне офицера жандармерии майора Ф. с несколькими солдатами, чтобы передать мне, что генерал-губернатор, не имея возможности дать официальное разрешение на мое местопребывание в Циндао, приглашает меня приехать в город неофициально, ставя при этом условием днем не выходить из квартиры. Это условие я пунктуально выполнял в течение приблизительно месяца своей жизни в Циндао.
Но обстоятельства продолжали преследовать меня: как раз в этот период времени Япония приступила к передаче Циндао Китаю, вследствие чего мне снова пришлось думать об убежище для себя. После больших усилий моих друзей в Японии я получил, наконец, разрешение на проживание там и должен был законспирировано выехать на «Киу-Сиу».
Условия, на которых мне разрешалось жить в Японии, заключались в том, что я должен был совершенно отказаться от политической деятельности и не имел права выезда из Японии. Если бы я выехал оттуда, то выданное мне разрешение было бы аннулировано и я лишался права убежища в Стране восходящего солнца. Мне было также предложено избрать себе какой-нибудь псевдоним, чтобы не привлекать к себе внимания своим слишком известным на Востоке именем.
Прибыв в Японию под фамилией Эрдени – это часть моего монгольского титула, – я быстро был разоблачен журналистами, многие из которых знали меня лично. Уже в Моджи от всей конспирации не осталось ничего, и я прескверно себя чувствовал. Только сознание отсутствия какой-либо вины с моей стороны в нарушении одного из поставленных мне условий несколько успокаивало меня. Пробыв несколько часов в управлении морской полиции в Моджи, я с первым отходившим экспрессом выехал в Нагасаки, где остановился в отеле «Дю Джапан», по древности, пожалуй, равном самому городу.
Город производил впечатление овеянного вековым спокойствием и тишиной. Часто на улицах его не было даже признаков наличия живых людей, те же, которые встречались, были особенно любезны и добродушны. Эта новая обстановка настолько мне понравилась, что я с первых же дней своей жизни в городе сильно привязался к нему, тем более что в городе повсюду еще были заметны следы пребывания там нашего флота, который проводил зимние месяцы в гавани Нагасаки, уходя из замерзающих портов нашего Дальнего Востока.
Здесь я впервые испытал землетрясение, и довольно ощутительное, во время которого было разрушено до двух тысяч домов.
Подобное землетрясение случилось в Японии при первом его посещении русскими моряками и подробно описано Гончаровым в его «Фрегате «Паллада». Мне не пришлось пережить величайшее землетрясение 1923 года, когда были разрушены Токио и Иокогама, что, однако, не помешало советской дальневосточной прессе широко оповестить свою публику о моей гибели в Иокогаме.
Первые два года пребывания в Японии, т. е. до падения кабинета Хара, я был лишен права передвижения по стране и должен был безвыездно находиться в Нагасаки, ввиду того что советские представители усиленно протестовали и против моего пребывания в Японии, и против той деятельности, которую я якобы проводил в нем. Меня эти протесты ставили в весьма неловкое положение, так как я решительно никакой политической работы не вел и, несмотря на это, должен был неоднократно доказывать властям, что я веду жизнь частного обывателя, не больше.
После трагической смерти премьера Хара и последовавшей за ней сменой кабинета я получил возможность свободного передвижения по всей стране и сейчас же воспользовался этим, чтобы посетить моих старых друзей в Токио. Поездки по Японии дали мне возможность ближе ознакомиться со страной и получить правильное представление о народе, его быте и высоких душевных качествах японцев. Нужно хорошо познать нацию, чтобы иметь возможность должным образом оценивать ее. В характере японского народа, независимо от классов и состояния, много прирожденного благородства и порядочности. Дух рыцарства свойствен нации Ямато, и этот дух культивируется в каждом японце с ранних лет.
К сожалению, многие русские и иностранцы, побывав в Японии, мало вникают в сущность этой старейшей по своей цивилизации страны, в то же время такой молодой по времени усвоения ею технической культуры Запада. Мудрыми руководителями периода реформ великого императора Мейдзи предусмотрена была полезность усвоения иностранной техники при бережном сохранении сокровищницы высокой национальной духовной культуры. Я уверен, что классовые потрясения еще долго не коснутся японского народа, если и в дальнейшем руководители государственного корабля страны Ямато не сойдут с пути, предуказанного Великим реформатором. Нельзя, правда, отрицать того, что антигосударственная бацилла коммунизма проникла и в Японию, но это не будет иметь актуального значения до тех пор, пока интеллигенция и армия не окажутся зараженными ею.
И несмотря на то, что Коминтерн уже давно работает по революционизированию Японии, все его надежды на успех в этом направлении – тщетны. Уверенность большевиков, что им удастся разложить японский народ и толкнуть его на путь революции (см. «Коммунистический Интернационал», декабрь 1935 г.; «Большевик», № 2 за 1937 г.; «Тихий океан», № 4 за 1936 г.), – миф, такой же необоснованный, каким оказалась уверенность Москвы в успехе того конфликта между Японией и Китаем, который был вызван Советами, долго и упорно обрабатывавшими Китай и убедившими его в своей помощи, для чего постоянно создавались всевозможные инциденты на границах СССР с Монголией и Кореей, демонстрировавшие якобы советское презрение к мощи Японии и, в конце концов, вдохновившие Китай на безнадежную и безумную борьбу с Японией.
Эта борьба была нужна Коминтерну, так как еще в 1923—1924 годах, по ходу деятельности агентов коммунистической Москвы на Востоке, было ясно, что очередная ставка на революцию в Азии делается здесь, в Китае, путем соответствующей обработки народных масс его. Сравнительно хорошо зная психологию масс вообще, а китайцев в частности, я пришел к убеждению, что красные стремятся к вовлечению Китая в Советский Союз для того, чтобы расширить революционное движение за пределами России. После того как Монголия и Южный Китай были вовлечены в орбиту исключительного влияния Советов, я пришел к убеждению, что настало время, когда необходимо было отказаться от своей пассивности и принять то или иное участие в противокоммунистической деятельности в Китае, как в стране, непосредственно соприкасающейся с моей родиной. Праздность, которой я был обречен в продолжение своей жизни в Японии, начала тяготить меня, особенно в отношении невозможности предпринять что-либо против все усиливавшегося на Востоке влияния красных. Русский человек, любящий свою родину и желающий ей добра, в этом вопросе нейтральным быть не может и не должен. Если он не коммунист, он должен быть активным антикоммунистом и не имеет права относиться безразлично к попыткам Коминтерна укрепить свое положение. Всякая неопределенность в этом отношении является недопустимой, и потому, как только нетерпимость японского правительства в отношении меня была смягчена с уходом от власти кабинета Хара, я стал искать восстановления прерванных событиями последних лет своих связей в Китае, с тем чтобы начать работу по созданию единого антикоммунистического фронта в Китае, заложив в основу его формирование международного антикоммунистического легиона для противодействия в первую очередь разлагающему влиянию Коминтерна в Китае.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});