Читать интересную книгу Батарея - Богдан Сушинский

Пока они незло пререкались, Гродов проницательно прощупывал окулярами бинокля все степное пространство по всему видимому периметру; прошелся даже по морю, пытаясь уяснить для себя, что это было, кто, какой корректировщик накликал на них эти мины? Не могли же они появиться там сами по себе! Кто-то же установил орудийные приборы управления огнем именно на те отметки, которые позволили минам идти почти на стопроцентное поражение цели; кто-то же дал команду открыть огонь именно по этому квадрату!

Однако же и степь, и море оставались безмолвными. Причем безмолвными они оставались и по линии обороны, поскольку ни с восточного, ни с северного секторов не доносилось ни взрывов, ни ружейно-пулеметной пальбы. «… А затем наступила такая тишина, – подумал про себя, но как бы от третьего лица комбат, – словно эти мины уже действительно отправили его тело в землю, а душу – на небеса».

Еще раз пройдясь взглядом по окрестным равнинам, Гродов опустил бинокль и только теперь обратил внимание, что все бойцы внимательно смотрят на него, ожидая разъяснений или просто какой-либо реакции.

– Судя по всему, эти мины оказались шальными; какой-то штатный батарейный разгильдяй что-то напутал. Однако нужно помнить, что на войне случается и такое.

– С минами – это, знаться, какая-то ошибочка у румын вышла. Но как же вовремя вы увели нас оттуда, комбат! Это ж какое чутье фронтовое нужно иметь, чтобы и себя, и нас из-под креста могильного, знаться, вытащить!

Комбат внимательно посмотрел на Рожнова, едва заметно улыбнулся и… промолчал. Он, конечно, мог бы сослаться на солдатскую интуицию, но разве такая ссылка способна объяснить то, что только что произошло на этой грани степи и моря?

– Я тут с братвой посоветовался, – сказал Жодин, чтобы как-то увести их обоих от гадания по линиям судьбы, – и решили мы, товарищ командир, что надо бы у батарейного причала устроить себе победное купание.

– Это ж что за «победное купание» такое? – поинтересовался Гродов, радуясь тому, что бойцы по-прежнему сохраняют присутствие духа.

– Ну как маршал Антонеску планирует победный парад на Соборной площади в Одессе провести, так и мы «победное купание» – у батарейного причала. В честь удачного боевого рейда.

– Так ты уже так и говори, что не победное купание надо бы провести, а, знаться, парад голопузиков, – попытался наставить его на путь истины Рожнов. – Во главе с тобой, главным из голопопиков.

– А ты, Рожнов, какого рожна вмешиваешься в разговор старших командиров, да к тому же не по делу, не по рангу и не по уставу?

– Обоим вам, как штатным разгильдяям, делаю замечание, – вмешался комбат. – Однако сам ход мыслей, как любит выражаться в подобных случаях один знакомый нам полковник, признаю правильным: в виде поощрения за удачный рейд всему отряду объявляется тридцатиминутное купание.

– Какой же он удачный? – мрачно молвил Ичнев. – Броневик подорван каким-то хреновым гранатометчиком, троих бойцов потеряли убитыми, еще трое ранены…

– Ты чего это похоронки под нос нам тычешь и казенным имуществом упрекаешь?! – возмутился Жодин. – Ты где служишь: в доблестной береговой батарее флота или в тыловой похоронной команде? Да, потеряли троих товарищей убитыми, но зато до конца дня румыны на этот участок не сунутся. А скольких мы их там, на перемычке этой, переложили? Может, командировать тебя, чтобы пересчитал? Мы их там столько уложили да под колеса подмяли, что на целую роту нашу вражеских потерь хватило бы.

– Нет, ну я же… – смутился Ичнев. – Я, конечно, понимаю…

– Да ни хрена ты не понимаешь, потому как тут стратегически мыслить надо, а ты хоть бы как-нибудь, по-лапотному, что ли, научился. А что броневик потеряли… Так ведь в бою же, а не на гулянке. И потом, он чей, броневик этот, был? Румынский, трофейный, значит. Одного потеряли, так два добудем. Кстати, командир, надо бы сказать пушкарям, чтобы снарядиком по «Королевскому кошмару» все-таки прошлись, для полного, так сказать, невосстановления.

– Надо бы… – признал его правоту комбат. – И пройдемся. Наше с вами дело – солдатское, и на передовую мы посланы не для того, чтобы в окопах да по казематам отсиживаться, а чтобы истреблять врага; всеми средствами и способами истреблять его, понимая, что каждый потерянный противником взвод – это еще одна зарубина на древке победы. Нашей победы. А коль так, значит, понимать надобно, что у войны, действительно, своя, особая математика.

– Вот и я о том же, о кровавой математике войны, – напомнил Жодин, для верности толкнув идущего рядом Ичнева локтем в бок.

– …И математика эта – кровавая, жестокая, а потому сугубо фронтовая, – продолжил свою мысль капитан. – Не спорю: в этом бою мы потеряли троих. И парней, конечно, жаль. Но ведь враг при этом потерял не менее пятидесяти штыков. Это по самому минимуму, и только убитыми. Кроме того, мы закрыли брешь в передовой, помогли пограничникам удержать рубеж обороны города. Разве это не в счет? Да пограничники сейчас молятся на нас, как на ангелов-хранителей!

28

Увлекшись разговором, моряки не придали значения тому, что тропинка уводит их на мыс, образовавшийся благодаря высокому, поросшему мелким кустарником плато. И вот тут глазастого сержанта вдруг осенило:

– Посмотри, командир! А ведь там, за косой, просматриваются плавни. Отгороженные от моря, они подпитываются пресной речной водой.

– И поскольку в морской воде, – поддержал его комбат, – камыш не растет, значит, это все еще продолжаются Аджалыкские плавни. Вот из этих плавней, из какого-нибудь маленького островка или с борта шлюпки, кто-то и отслеживал отход экипажа «Королевского кошмара».

– Тогда какого дьявола мы торчим здесь?! – занервничал Рожнов. – Ждем, когда еще одна минометная кукушка куковать начнет?

– Кажется, у одного нашего бессмертного уже и солдатский опыт появляться начал, – не упустил своего шанса Жодин, однако первым бросился к тому краю плато, с которого полевая тропинка опять стала уводить к самой кромке моря.

Когда уже все бойцы оказались на спуске, капитан все еще продолжал обшаривать биноклем окраины плавней, пока, наконец, не заметил солнечный зайчик, отражавшийся от бинокля корректировщика или его стереотрубы.

Судя по тому, что там просматривались кроны двух деревьев, разведчик устроил свое «лежбище» на островке, на ветвях одного из деревьев. Мало того, в просвете между камышовыми зарослями капитан явственно различил нос или корму лодки. Сразу же стало ясно, что минную охоту, которую румыны или немцы организовали на его группу, следует воспринимать всего лишь как пристрелку, и пока еще только минометную. Понятно, что, выходя на шлюпке за пределы плавней, этот наблюдатель спокойно может корректировать артналет на его командный пункт и причал.

«Вот именно, – осенило комбата, – и на причал, который им давно следовало разнести вдрызг то ли артударом, то ли ударом с воздуха. Впрочем, с уничтожением причала они могут и не спешить. Пристреляются на глазок и станут ждать, когда возле него объявится какое-либо суденышко… Если только при подобной близости противника командир какого-либо из катеров действительно решится совершать здесь швартовку».

Едва Гродов подумал это, как услышал доносящееся откуда-то из поднебесья дребезжащее вытье мины. Бросившись за венчавший плато небольшой выступ, он присел за ним и переждал, пока осколки мины, взорвавшейся внизу, за восточной окраиной плато, веером пролетят над выступом, а значит, и над его головой.

– А вот посылать подобные приветы разведчику не стоит, – самодовольно пробормотал Гродов, немного удивленный тем, что заметивший его вражеский разведчик столь примитивно решил обозначить себя. – Придется тебя, в самом деле, пощекотать.

Пока в виде поощрения за удачный рейд Гродов устраивал всем бойцам-бронебойщикам «благодарственное купание», первым бросившись при этом в воду, по всему батарейному комплексу уже разнеслась вторая в течение последних двух часов ошеломляющая весть: «Комбат жив! И голышом купается у батарейной пристани!» А чтобы оценить важность этой трогательной вести, нужно было помнить, что еще недавно всех поразила другая весть: «Батарейный броневик подорвался на противотанковой мине, и весь экипаж вместе с капитаном Гродовым погиб!»

Эту весть успели сообщить и командиру дивизиона Кречету, который тут же, впопыхах, назначил комбатом почему-то не старшего лейтенанта Лиханова, как подобало по старшинству и уставу, а командира взвода технического обеспечения и связи лейтенанта Дробина. Причем самое удивительное, что передал этот устный приказ через самого докладывавшего ему заместителя командира батареи. Уведомлены были о гибели легендарного комбата также полковник Осипов и штаб военно-морской базы.

Когда же с центрального КП во все подразделения батарейного комплекса пошли звонки о том, что комбат голышом плывет в сторону Турции, все так обрадовались, что никому и в голову не пришло «протрубить отбой» угнетающей вести о его гибели. Все, кто находился в это время на центральном командном пункте, а также все расчеты ближайших полевых орудий помчались на берег; все огневики главного калибра, а также бойцы других подразделений тоже устроили марафонский бег по потерне в сторону моря за право первым лицезреть голопузого комбата.