Читать интересную книгу Сын - Филипп Майер

Я бродил на воле около месяца, тосковал по Тошавею, Цветку Прерий и остальным. Воображал, что Неекару и Эскуте сейчас где-нибудь там, в снегах, но не представлял, как отыскать их.

Частенько я заглядывал в город, в основном чтобы стащить что-нибудь, просто из интереса, вроде лошадей, на которых я катался, а потом бросал стреноженных где придется. Забирался к кому-нибудь в дом, лакомился свежими пирогами и жареными цыплятами и пользовался прочими благами цивилизации. Когда же садилось солнце, всегда возвращался к себе, на свою землю.

Потребовалось не много усилий, чтобы выяснить: самый красивый дом в городе принадлежит судье по имени Уилбергер, врагу моего друга из Остина. Я любил посидеть иногда на дереве, откуда виден был его двор, слушал шум ручья. Иногда выходила его жена и устраивалась с книжкой на террасе. Это была та самая женщина, которую я видел в одной сорочке, очень красивая, уже за сорок, но стройная и всегда печальная. Все в ней было каким-то бледным — волосы, кожа, глаза. Я дивился, как подобное создание смогло выжить под таким палящим солнцем; прислуга, видать, тоже недоумевала, поэтому они постоянно приглядывали за ней, будто боялись, что она помрет или сбежит в любой момент.

Несколько раз в неделю она в одиночестве гуляла в лесу; это было безопасно для любого разумного человека, но не для нее, так что я крался следом на некотором расстоянии. Она брела вдоль речки, а убедившись, что вокруг никого нет, раздевалась догола и плавала в заводи. У нее были любимые уголки, но вовсе не такие безлюдные, как она предполагала. В первый раз, когда я увидел, как она надолго исчезла под водой, чуть не бросился ее вытаскивать. У нее с судьей было столько же общего, как у чистокровного скакуна и косоглазого осла.

Наплававшись, она ложилась загорать на солнышке, и тут уж я мог вдоволь подглядывать. У нее были там прядки седых волос, вот уж о чем никогда не задумывался. Судья точно там давно не бывал, я был уверен. Много дыма, никакого огня.

На окраине города меня остановил человек, назвавшийся помощником шерифа. Пистолетом он не угрожал, просто сказал, что должен задать мне несколько вопросов. Я мог бы сбежать, но ужасно скучал и подумал, что интересно взглянуть на их тюрьму.

Совсем неплохо. Жена судьи приходила кормить меня три раза в день, пирогами. Вблизи она оказалась даже красивее.

Высокая, стройная, сероглазая, учтивая; с первого взгляда понятно, что не здешняя. Местные женщины запросто могли соперничать с призовыми свиньями и, должно быть, ее терпеть не могли. Она говорила с акцентом, даже сразу не разберешь. Англичанка, как она сказала. Моему брату она точно понравилась бы.

Приперся судья Уилбергер, на чьем скакуне я катался несколько раз, и долго читал мне нотации.

— Я понимаю, ты многое пережил, — нудел он, — но мы не можем позволить тебе безнаказанно воровать лошадей и уничтожать домашнюю скотину.

Я покорно кивал.

— За кражу лошадей обычно вешают.

Я опять кивнул. На самом деле я не украл ни одной лошади, просто брал их взаймы, а потом возвращал, и, пожалуй, со мной они проводили лучшее время своей жизни.

— Если тебя вновь поймают, ты будешь сурово наказан. Это последнее предупреждение. Скажи, что ты меня понял, мальчик. Я знаю, ты говоришь по-английски, ты прожил с индейцами не больше трех лет.

— Ветерок дует среди цветов, — сказал я на языке команчей. — А ты воняешь, как бизонье дерьмо.

— По-английски, — потребовал Уилбергер.

— Я дрочил на твою жену больше тридцати раз.

— По-английски, парень.

Больше я ничего не сказал. Не сдержавшись, судья вскочил:

— Ты умнее, чем прикидываешься, парень. Тебя следует укротить, не заставляй меня делать это.

Они продержали меня в каталажке три дня, но когда Уилбергер уехал, шериф выпустил меня погулять в коридор.

— Не зли его, — предупредил шериф. — Говорят, ты принес с собой скальпы, но здесь можно попасть в такой оборот, что не выберешься.

Я равнодушно пожал плечами.

— Это же были индейские скальпы, правда?

— Один — белый, — ответил я по-английски. — Но он жил в Мексике.

Шериф озадаченно уставился на меня, а потом расхохотался. Я смеялся вместе с ним.

— Правду говорят, что индейцы целыми днями только и делают, что скачут на своих мустангах и стреляют?

— И еще много трахаются, — добавил я.

— Со старыми жирными скво. — Я помотал головой:

— Это можно делать только с молоденькими. Когда они выходят замуж, то все — другим запрещено.

Идея ему понравилась, хотя он мне, кажется, не поверил.

— Той, с которой я стал мужчиной, было двадцать, а остальные еще моложе.

— Сукин сын, — с завистью выдохнул шериф. — Вот бы меня выкрали индейцы.

А у меня испортилось настроение, потому что я в таком тоне говорил о Цветке Прерий. И Жуткой Лентяйке, Большом Водопаде и Вечно-В-Гостях. Они ведь были последними людьми на этом свете, кто действительно любил меня. Меня затошнило, я встал и подошел к окну.

За моей спиной шериф что-то двигал, звякнуло стекло, а потом он встал рядом и протянул мне стакан виски.

— Так какого черта ты вернулся? — мрачно спросил он. — Что произошло?

— Все умерли.

Мысли об индейцах взволновали меня. Как только меня выпустили, я тут же вернулся в дом мачехи с твердым намерением вести себя хорошо, но дома никого не оказалось. Я загрустил — я устал от одиночества. Никто не появлялся. Я встревожился. Поднялся в комнату братцев, обнаружил там отличные стальные рыболовные крючки и прикарманил их, а еще солидную коллекцию порнографических открыток, которую оставил на кухонном столе для мачехи. Потом забрал весь порох и пыжи и вернулся в лес.

Спал я в своей самодельной беседке или просто под открытым небом, ставил силки, ловил енотов и выделывал их шкурки, оленей стрелял и их шкуры тоже обрабатывал. Нашел запруду около старой бобровой плотины, где вода была коричневой от опавших дубовых листьев, и вымачивал там шкуры, закопав их в ил. Через несколько недель шерсть совсем сошла, я получил прекрасные выделанные кожи, правда, немножко жестковатые.

Горожане меня любили не больше чем сборщика налогов. Я понимал, что они не станут дальше мириться с воровством и потерей своей скотины, поэтому старался держаться подальше от цивилизации. Но оленей и волков недостаточно, чтобы развеять тоску одиночества, не говоря уже о том, что мне дико хотелось трахаться, так что я наведался к жене судьи.

Она вышла на террасу, негр принес ей чаю. Я дрочил как заведенный, а потом уснул. Когда проснулся, она все еще сидела на террасе, и закат был такой красивый. Судья держал в загоне поросят. Глядя на них сверху, я почувствовал зверский голод и вспомнил, что весь день ничего не ел. Я подстрелил одного поросенка, выждал некоторое время, хотя он и взвизгнуть не успел, потом пробрался в коптильню и прихватил еще добрую пригоршню соли.

Несколько часов спустя я валялся у костра в своем лагере, любуясь закатом, а живот мой был туго набит свежим мясом. Я не помнил, почему это команчи презирают свинину. Это вообще лучшее, что я в жизни пробовал. Завыли волки, я повыл в ответ, они отозвались.

Утром жена судьи направилась на свою обычную прогулку вдоль реки, а я, вместо того чтобы следить за ней, дождался, пока негры уйдут по хозяйству — потрахаться, вернее всего, — и проскользнул в кухню. Достал бутылку сладкого вина, несколько сигар, раскурил одну и тут же выплюнул. Я был уверен, что меня вырвет. Я нежился на диване, голова слегка кружилась. Красивый дом, деревянные панели на стенах, толстые ковры, картины повсюду.

Когда я открыл глаза, надо мной кто-то стоял, и я бросился бежать, толком не проснувшись. Притормозил только в дверях.

Жена судьи.

— Не убегай, — спокойно сказала она. — Ты так мирно дремал, мне не хотелось тебя будить.

Я промолчал.

— Приятно вновь с тобой встретиться. В смысле, не через решетку. Хотя я видела тебя во дворе.

Глупо свидетельствовать против себя, но и врать тоже глупо, поэтому я ничего не сказал.

— Итак, как поживает наш дикий индеец?

— Прекрасно, — буркнул я.

— Люди говорят, ты опасен.

— Только для свиней.

— Так это ты виновен в пропаже нашего поросенка?

— Смотря кто спрашивает.

— Все равно мы собирались его съесть. Или ее? Впрочем, не помню. Знаешь, ты присаживайся. Не бойся, я никому не скажу, что ты был здесь.

— Я не боюсь.

— Ты съел поросенка? Говорят, тебе нравится просто убивать их.

— Этого съел.

— Что ж, я рада.

Я ничего не ответил, и она продолжала:

— Тебе правда лучше сесть. Я вижу, ты курил сигары Роя, они ужасно крепкие.

При упоминании сигар я аж позеленел. И подумал все-таки задержаться на несколько минут. Если явится судья, я прикончу его и вернусь к индейцам.