Но сегодня было именно так.
Потому что сегодня ему вдруг тоже стало жалко.
Глава 33
Зинаида шла по дорожке, совершая ежедневный ритуал — двухчасовую прогулку на свежем, действительно пахнущем хвоей, воздухе. Вокруг — тихо и очень спокойно. Выбранный Высоцким санаторий был не то, чтобы забит под завязку. Со многими «жителями» Зинаида успела познакомиться лично. С искренней теплотой здоровалась, перебрасывалась парой-тройкой незначительных фраз, готова была обсудить местные завтраки и обеды, но в души лезть не пыталась, как и свою раскрывать не спешила. Тем более, что на душе было не совсем спокойно.
Увидев пустующую лавку, женщина направилась к ней. Не устала, просто… Почему бы не присесть?
Присела. Достала из кармана легкой ветровки, которую Аня привезла в прошлый раз, телефон, держала в руках, смотрела на экран, вздохнула…
За время, разделявшее день, в который ее вынудили подписать документы на отчуждение дома, до сегодня, она пыталась дозвониться до дочери несколько десятков раз. Набирала, слушала гудки… И ни разу ничего кроме гудков.
Иногда злилась до желания вернуться в Анфисино детство, взять ремень и отходить хорошенечко впрок по заднице. Иногда испытывала горчайшую из пережитых когда-то обид. Иногда боролась с желанием удалить номер поганки точно так же, как она легко «удалила» из жизни их с Аней.
И ладно еще мать… Возможно, это даже справедливая кара за то, что упустили когда-то с Анатолием нужный момент… Не углядели, что растят махровую эгоистку… Не нашли нужных слов, не сумели убедить, не научили, что такое ответственность за свои действия… Но Ане-то это за что?
Как можно было собственного ребенка оставить на улице и даже не поинтересоваться, а справились ли? Выкарабкались? Смогли сами?
Зинаида шумно выдохнула, вскидывая взгляд в небо…
Только думала об этом, а на сердце снова тяжело… Совершенно непонятно и тяжело. И вроде бы давно должна была привыкнуть, смириться, зачерстветь, а сердце все равно ныло за бедного ребенка…
Сто лет назад переставшего подавать вид, что поведение матери его хоть как-то задевает, но Зинаида-то знала… Знала, что задевает, больнее некуда. Просто девочка переживает это тихо. Глубоко. Когда никто не видит и не слышит.
Переживает свою неоспоримую ненужность.
Сделав несколько глубоких вдохов, Зинаида вновь посмотрела на экран телефона, зашла в перечень вызовов, стала потихоньку спускаться, минуя многочисленные входящие от внучки и редкие от сестры, а еще два от Корнея Владимировича. Он звонил всего несколько раз, и каждый — по делу. Аня же — как только выдавалась свободная минута. На переменах между парами, из дому, утром, как проснется… Такой ласковый, совестливый, любящий ребенок… Как от такого-то можно было отказаться?
С Анфисой Зинаиду связывали только звонки без ответа. Смелости взять трубку у дочери не хватило ни разу. И сегодня, скорее всего, история повторилась бы, да и самой Зинаиде ведь пора бы смириться, прислушаться к тому самому Корнею Владимировичу, который очень справедливо заметил, что подобное не прощают, но Зинаиде… Почему-то очень нужно было услышать дочь.
Она не была настолько наивной, чтобы верить — Анфиса бросится просить прощения, но хотя бы понять, как так можно-то было, казалось очень важным. Потому что ужасное непонимание без преувеличения мешало жить. Душило, не хуже физической сердечной боли, которая в тот день чуть не свела в могилу…
И стоило подумать, что ждало бы Аню дальше, сложись все не так благополучно, Зинаиде становилось еще горше, ведь Анфиса точно так же не взяла бы трубку даже в этом случае, не узнала бы, что матери больше нет, а сама Аня осталась бы наедине с совершенно неподъемным для нее горем.
Набрав номер дочери, Зинаида поднесла мобильный к уху. Сердце билось гулко, глаза смотрели перед собой, но сквозь пространство. Женщина слушала гудки, с каждым новым вроде бы смиряясь, что ответа не получит и на сей раз, да только…
— Алло. Привет, мама. Что-то срочное? Мне не очень удобно, — деловой дочкин тон… Формулировки те же, что и каждый раз, когда «надоедливая» мать решила набрать… И Зинаида растерялась. Несколько секунд молчала, там тоже, потом не выдержали. Там… — Алло? Ты меня слышишь? Некогда молчать, мама. Говори.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Требовательно обратились, уже даже с раздражением…
— Анфиска… — вот только Зинаиде было совершенно все равно, что там у дочери со временем. Желание взять ремень и отходить по заднице стало практически непреодолимым. Да и теперь казалось, что в детство для этого возвращаться совсем не обязательно… — Ты… Бессовестная ты зараза… Вот ты кто…
Зинаида произнесла беззлобно, но совершенно искренне и отчаянно грустно. Не старалась задеть — просто называла вещи своими именами.
— Ну начина-а-ается… — Анфиса же отреагировала так, будто это прозвучало, как надоевшая больше горькой редьки песня… — Если ты позвонила, чтобы меня оскорблять — я кладу трубку.
И тут же попыталась все вывернуть наизнанку. Как делала всегда. Как сняла с себя ответственность за ребенка, переложив ее на плечи родителей.
— Ты как вообще посмела, Анфиса? Как посмела за моей спиной… — Зинаида дочкиной угрозы не испугалась, она продолжила в том же тоне. И брошенной трубки не боялась. В конце концов, знала ведь, что если кому-то и стоило бы стыдиться, подбирать слова и хорошенько думать, то не ей.
— А ты как посмела, мама? Думаешь, приятно от постороннего человека узнавать, что мать распоряжается
моей
частью дома на
свое
усмотрение? Ты ведь продала бы по доверенности, а мне потом — ни слова не сказала. А я может тоже в деньгах нуждаюсь. Ты меня не собиралась спрашивать?
Не дав Зинаиде договорить, Анфиса начала забрасывать встречными обвинительными вопросами. Вопросами, неспособными налезть на голову из-за своей наглости и несправедливости. Настолько, что даже ответить сходу нечего.
— Это мой дом, Анфиса. Наш с Аней. А ты… Ты когда в последний раз дочке деньги присылала?
— Не начинай, мама. Когда могу, я…
— Молчи. Лучше молчи.
— Почему это я молчать должна? — резко забыв о том, что была очень занятой и начинала говорить довольно тихо, Анфиса с каждой фразой все повышала тон. Зинаида же наоборот — испытывала такой силы гнев, что понижала голос до сдавленного шепота, боясь сойти на шипение. — Я вам дом оставила, уехала, чтобы не мешать. Должна теперь на съемных квартирах жить, чужим людям платить, чтобы вы…
— Бессовестная какая, — Зинаида не выдержала, цокнула языком, качая при этом головой…
Понимала, что увидь ее кто-то сейчас — мог бы и испугаться. Слишком ярко на лице цвело злое возмущение.
— Ты дочь годами не видишь. Не звонишь. Тебе не интересно, как мы живем. Живем ли вообще, а теперь… Нам дом оставила, видишь ли… Да никогда это не был твой дом! И права ты не имела!!!
Анфиса ответила не сразу. Молчала несколько секунд, а потом рассмеялась, зля мать еще больше, когда казалось, что предел уже достигнут.
— Нотариус сказал иначе. Мне по закону положена была часть. Я… Распорядилась, как считала нужным. А ты… Это ты бессовестная, а не я! Тебе что предлагали? Две квартиры! Две! А ты уцепилась за эту халупу-развалину и держалась зубами.
— Замолчи… — Зинаида произнесла предупредительно, но кто б ее слушал…
— Нет уж. Ты сама мне позвонила. Сама хотела говорить. Вот давай теперь, слушай. Правду ведь всегда неприятно слушать, да, мамочка? А правда состоит в том, что ты пыталась обвести меня вокруг пальца, имущества лишить.
— Засранка…
Зинаида никогда не считала себя склочницей. Всегда пыталась подобрать слова, найти оправдание, а тут… Потерялась из-за наглости собственной дочери.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да ты в этот дом ни копейки не вложила! Ни дня жизни не потратила на то, чтобы он не превратился в развалюху! Сколько раз мы с отцом тебя просили вернуться? Сколько раз обещали помогать? Да мы пахали бы… Сиди себе с Аней и горя не знай, люби, воспитывай, а ты… Кукушка. Вот ты кто!