их ему сама…
Они жевали сэндвичи на поджаренном хлебе, и от солоноватого химического запаха меня замутило. За окном в сточной канаве хлюпал дождь.
Как ни странно, лишь стоя за кафедрой свидетельских показаний и ощущая на себе испуганный взгляд Мак-Шэрри, я осознал, что и впрямь скоро сорвусь. Я понимал, что у меня недосып, что пью я больше обычного, что я сделался раздражительным и воображение у меня всерьез разыгралось, и все же ничего особенно настораживающего я не замечал. Только сейчас я увидел картинку целиком, во всем ее неприкрытом безумии, и она напугала меня до смерти.
Все инстинкты вопили, приказывая мне бросить это жуткое, коварное дело и со всех ног бежать от него. У меня осталось немало отпускных дней, почему бы не потратить часть накоплений и не снять на пару недель небольшую квартирку в Париже или Флоренции, гулять по мощеным улочкам, умиротворенно слушая непонятную речь, а вернуться, когда все закончится? Но я с тоскливой уверенностью понимал, что это невозможно. Слишком поздно бросать расследование, едва ли у меня получится внятно объяснить О’Келли, какая шлея попала мне вдруг под хвост – сейчас, когда я уже не одну неделю веду это дело. Нельзя же взять и заявить, что я Адам Райан, а любой другой предлог будет свидетельствовать, что у меня не в порядке нервы, а значит, карьере моей конец. Я понимал, что должен что-то предпринять, пока окружающие не заметили, как я разваливаюсь на куски, и пока меня не увели люди в белых халатах, но в голову мне, сколько я ни силился, ничего путного не приходило.
Я допил виски и попросил повторить. Бармен включил телевизор, показывали партию в снукер, и тихое мурлыканье комментатора сливалось с шорохом дождя. Парни вышли, дверь за ними захлопнулась, и до меня донесся их оглушительный хохот. Наконец бармен слегка демонстративно убрал мой бокал, и я понял, что он ждет, когда я уйду.
Я пошел в туалет и умылся. В зеленоватом, заляпанном зеркале я смахивал на героя фильма о зомби – рот открыт, под глазами здоровенные темные мешки, волосы всклокочены. Это же просто смешно, подумал я, словно глядя на себя со стороны, сквозь мутную пелену. Как это случилось? Как я вообще до такого докатился?
* * *
Я вернулся на парковку возле суда, уселся в машину и, сунув в рот мятную пастилку, стал наблюдать за прохожими, которые, ссутулившись и поплотнее запахнув пальто, спешили мимо. Было темно, точно вечером, свет автомобильных фар выхватывал из сумрака сеточку дождя, фонари уже загорелись. Телефон запищал. Кэсси.
“Что случилось? Ты где?”
“В машине”, – ответил я и включил габаритные огни, чтобы ей было легче меня найти. Увидев, что я сижу на пассажирском сиденье, Кэсси притормозила и направилась к водительской дверце.
– Уф! – выдохнула она, стряхивая капли с волос. Вода попала ей на ресницы, и черная тушь потекла по щеке, отчего Кэсси сделалась похожей на печальную Пьеретту. – Я и забыла, какие они мрази. Когда я рассказала, что они нассали ей на кровать, эти придурки заржали и адвокат стал им рожи строить, чтобы их заткнуть. Что с тобой? Почему опять я за рулем?
– У меня мигрень, – ответил я.
Кэсси повернула зеркальце, чтобы стереть тушь, но замерла, и ее глаза, круглые и настороженные, встретились в зеркале с моими.
– Кэсс, по-моему, я облажался.
Она и так узнала бы. Мак-Шэрри при первой же возможности позвонит О’Келли, и к концу дня все разнесется по отделу. От усталости я клевал носом. На миг я допустил мысль, что просто перепил водки и мне приснился кошмар, скоро прозвонит будильник и я поеду в суд.
– Все настолько плохо? – спросила она.
– Совсем хреново. У меня даже в глазах помутилось, не говоря уж о мозгах. – В конце концов, тут я не соврал.
Кэсси медленно повернула зеркальце, облизнула палец и стерла черный потек.
– Да нет, я про мигрень. Может, домой поедешь?
Я с тоской представил себе кровать, несколько часов сна, пока Хизер не вернется и не станет докапываться, где средство для мытья унитаза, но отбросил эту мысль. Дома я буду просто тупо лежать, вцепившись в простыню, снова и снова проигрывая в голове случившееся в зале суда.
– Нет, я таблетки принял. Бывало и хуже.
– Хочешь, в аптеку заедем? Или у тебя таблеток хватит?
– Хватит, да и отпускает уже. Поехали.
Я бы добавил еще красок в описание моей придуманной мигрени, но искусство лжи заключается в том, чтобы вовремя остановиться, а у меня на такое чутье. Я так и не понял, да и сейчас не знаю, поверила мне Кэсси или нет. Одним движением она вывернула с парковки, включила дворники и встроилась в поток машин.
– У тебя как все прошло? – спросил я, пока мы ползли по набережной.
– Нормально. У меня ощущение, будто их адвокат собирается заявить, что их вынудили признаться, но присяжные на такое сроду не купятся.
– Хорошо, – проговорил я, – замечательно.
* * *
Едва мы вошли в кабинет, как мой телефон словно взбесился. О’Келли потребовал немедленно явиться к нему – Мак-Шерри времени даром не терял. Я наплел О’Келли про мигрень. У мигрени есть огромный плюс – она подходит на любой случай. Мигрень лишает тебя дееспособности, случается не по твоей вине, продолжается ровно столько, сколько надо, и никто не докажет, что на самом деле у тебя ничего не болит. А кроме того, выглядел я и правда больным. О’Келли презрительно буркнул, что головная боль – “бабские отговорки”, но раз я решил остаться на работе, то сохранил его уважение.
Я вернулся в кабинет. Сэм только что вошел, насквозь мокрый, а от его твидового пальто несло мокрой псиной.
– Как дела? – спросил он как ни в чем не бывало, но взгляд скользнул по мне, а потом метнулся к Кэсси. Все ясно, сплетни уже добрались и до него.
– Отлично. Мигрень, – мотнула Кэсси головой в мою сторону.
К этому моменту чувствовал я себя так, словно меня и впрямь мигрень мучает. Я заморгал, силясь сосредоточиться.
– Мигрень – дерьмо то еще, – посочувствовал Сэм. – У моей мамы случается. Иногда она несколько дней подряд лежит в темной комнате, ко лбу лед прикладывает. Ты вообще работать-то в состоянии?
– Да, справлюсь, – ответил я. – А ты где был?
Сэм снова посмотрел на Кэсси.
– Он справится, – подтвердила она. – От этих судебных заседаний голова у кого хочешь заболит. Так где ты был-то?
Сэм стянул с себя мокрое пальто, с сомнением оглядел его и бросил на стул.