— Есть вероятность, что Рамсес объявит тебя главной супругой?
Я покачала головой.
— Фараон не нарушит данного отцу обещания. Зато что касается Исет, то няня вчера ночью видела у ее покоев какого-то мужчину.
Мои собеседники подались вперед. Такая новость поразила их не меньше, чем меня.
— Кто же это был? — спросил Пасер.
— Она не разглядела.
— Быть может, Ашаи, — предположила Уосерит.
— Нет. Вряд ли он так глуп, — возразила я.
— Не удивлюсь, если она посылала за ним слугу, — заметила жрица.
— Исет сейчас в отчаянии, — согласился Пасер. — К кому ей пойти? Не к фараону же. И не к Хенуттауи. Она и так вовек с ней не расплатится.
Уосерит положила руку мне на колено.
— Рахотеп ничего для нее не может сделать. Он не может поднять голос против тебя, потому что его прошлое означает для него тюрьму. Исет этого, вероятно, и не знает, но мыто знаем.
Глава двадцать третья
РА — НАШ ВЛАДЫКА
Золотое украшение на груди Рамсеса ярко блестело на солнце, а из-за голубых фаянсовых плиток на помосте казалось, что он идет к трону по воде. Прошло семь дней после похорон Сети. Храм Амона в Карнаке наполняли тысячи знатных людей, прибывших даже из далеких городов вроде Мемфиса. «Как же они собираются короновать фараона без царицы?» — думала я. Со своего места рядом с Исет — на третьей ступеньке — я смотрела на сыновей, сидевших на руках у кормилиц. Такие счастливые, веселые малыши! Хотелось думать, что, если я умру и царицей станет Исет, они не пострадают от ее дурного нрава.
В холодном воздухе месяца фармути гремели трубы, призывая к тишине придворных, одетых в теплые плащи и сандалии на меху. Меня еще не объявили главной женой, однако, когда Рахотеп возложил на голову Рамсеса корону пшент[63], фараон смотрел на меня. На меня поглядывали и некоторые сановники, а из тех, кто был на возвышении, моего взгляда избегали только царица Туйя и ее капризный ивив.
— Ра — наш владыка, — объявил Рахотеп. — Он создатель всего сущего, начало всех начал. Он — богиня Бастет[64], хранительница Верхнего и Нижнего Египтов, и восхваляющие его пребудут под его защитой. Он — богиня Сехмет для тех, кто не повинуется его воле. Он — бог Птах[65]. И отныне он — повелитель Верхнего и Нижнего Египта, Рамсес Второй и Рамсес Великий.
Храм взорвался приветственными криками. Рамсес спустился с возвышения; жрецы пели так громко, что никто не услышал, как фараон прошептал мне:
— Если бы не мое обещание…
На глазах у всех фараон поцеловал Аменхе и взял нашего сына на руки, словно говоря: «Аменхе — будущий царь Египта». Царица Туйя взглядом пыталась остановить сына, но Рамсес высоко поднял мальчика, показывая придворным.
Молодые танцовщицы захлопали трещотками из слоновой кости. Рахотеп многозначительно посмотрел на Хенуттауи.
Я схватила Мерит за руку. Она тоже заметила взгляд жреца. Мерит не спускала глаз с моих сыновей. Любую еду, которую подавали кормилицам, сначала непременно пробовали.
Рамсес протянул мне руку, но я не двинулась с места.
— Иди с фараоном, — шепнула мне в ухо Мерит. — Ничего не случится.
— Но Рахотеп…
Мерит подтолкнула меня.
— Я буду начеку!
Во дворе храма ждал народ — посмотреть, кого посадит Рамсес в свою колесницу. В храме он поднял перед всем двором Аменхе, а теперь, перед ликующей толпой, протянул руку мне. Я затаила дыхание в страхе, что народ сейчас замолчит, но приветственные крики стали еще громче. С целой процессией золотых колесниц мы ехали по городу, и Рамсес, улыбаясь, повернулся ко мне.
— Ты смогла завоевать их сердца, Нефертари. Ты и вправду царица-воительница.
Глава двадцать четвертая
СПРАВА ОТ ФАРАОНА
В тронном зале фараон по-прежнему сидел в короне немес. За последние три месяца он ничуть не изменился, хотя правил теперь всем Египтом. А вот дворец в Малькате со дня коронации изменился сильно. Со стен поснимали красные коврики, изо всех ниш убрали статуи и уложили в деревянные сундуки — для перевозки в Пер-Рамсес. По дворцу сновали слуги с тяжелыми тростниковыми корзинами, наполненными всевозможными предметами роскоши, которых, наверное, нет в Аварисе. Поскольку во дворце царила суета, в этот день мало кто осмелился прийти с прошением в тронный зал. Когда появился Ахмос, Пасер, заранее зная, каков будет мой ответ на просьбу хабиру, просто махнул ему, чтобы уходил.
— Ты неудачно выбрал время, Ахмос, — сказала я. — Двор завтра уезжает.
— Вот и хабиру хорошо бы уйти, — заявил он. — Зачем мучить их переездом в Аварис?
— Воинам мучиться не придется, — смеясь, ответила я. — Они поплывут по реке с флотом фараона.
— Так не все хабиру служат в войске. Некоторым придется продать свои запасы зерна и нанять лодки.
— Но и берегов Ханаана хабиру без лодок не достигнут.
— Они могут и пешком дойти.
— Хабиру не уйдут! — вскричала я громче, чем хотела. — С севера приходят донесения о приближении хеттских войск. Если они опять возьмут Кадеш, начнется война. Понадобится каждый воин. Подожди, пока наступит месяц тот.
— Я хочу знать, когда фараон освободит хабиру!
У Ахмоса сверкнули глаза. Он стукнул посохом об пол, и стражники двинулись к нему. Я жестом велела им остановиться.
Рамсес отвлекся от разговора с Пасером.
— Моя супруга сказала верно. Войско полностью отправится в Аварис. — Своим тоном он дал понять, что разговор окончен, и тихо спросил у меня: — К чему ты тратишь на него время?
Вечером мы с Мерит отправились в бани, и няня задала мне тот же вопрос.
— Моя мать страдала так же, как эти хабиру, — ответила я. — Но если царь Муваталли двинется на Кадеш, Египту может не хватить воинов, чтобы его остановить. А если Кадеш падет, настанет очередь Авариса. Потом Мемфиса, потом Фив…
Мерит покачала головой. Мы шли по выложенной плитами дорожке, ведущей к баням.
— Если фараон узнает, что ты обдумывала такую возможность… — начала она, но я жестом остановила ее.
— Тихо!
Неподалеку кто-то плакал. Я вопросительно посмотрела на Мерит.
— Это там, — прошептала она.
Мы тихонько подошли к входу во внутренний двор. За толстым стволом сикомора я разглядела знакомые очертания фигуры Исет, а рядом с ней — молодого мужчину. Они стояли так, что больше никто не мог их увидеть. Исет была к нам спиной.
— Ты можешь приходить каждое утро, — жалобно говорила она. — Ты ведь живописец и скульптор, Ашаи. Скажем всем, что ты делаешь мое изваяние. Никто и не узнает…