ночь невозможно было бы похоронить даже на самом большом кладбище.
Где бы ни появился король, везде кричали ему люди:
— Государь! Страна твоя опустела!
«Она очищена, — думал король. — Сорная трава вырвана с корнем, скоро взойдут золотые всходы…»
— Лишь одно ещё, последнее мое желание исполните, о боги! Пусть те, кто остался в живых, будут моими единомышленниками, пусть всегда нас окрыляет одно общее стремление. Если же есть среди них хоть один мой противник, если найдется человек, желающий мне смерти, — пусть он умрет!
Громко произнес король эти слова, и тут, точно пораженный молнией, пал наземь прекрасный юноша, его брат. Страшно застонал король:
— Ты? Брат мой — ты?…
Возница в страхе оглянулся на короля. Безумием горел взгляд повелителя, безумно было и то, что совершил затем повелитель. Он вырвал поводья у возницы из рук и бросил их на спины горячим, с величайшим трудом объезженным коням.
— Правьте же! Правьте сами и мною и собой! — вскричал король.
— Горе нам! — побледнев от смертельного ужаса, воскликнул слуга.
Королю стало жаль его. Он подхватил дрожащего возницу и столкнул его вниз, в высокую луговую траву.
Сам же, отдавшись произволу шалых коней, умчался прочь; он попирал ногой тело брата, волосы его развевал ветер. Он мчался мимо селений, по гремящим мостам, по горным кручам и долинам, по волнующимся нивам, по безмолвным пустыням. И вдруг кони понеслись вниз по широкой крутой лесной дороге и обрушились в пропасть, покатившись по склону, словно дикий живой клубок. Рядом без памяти упал король.
Когда он очнулся, стояла ночь, луна светло и ясно озаряла ущелье. В её белом сиянии король распутал поводья и сбрую, в которых бились кони, поднял их на ноги и отпустил на волю. Потом он похоронил брата под высокими деревьями и пошел прочь; он шел по ночам, а днем избегал людей, и наконец добрался до пределов своей страны. В одной деревне он поменялся платьем с пастухом и долгие годы прожил, никем не узнанный, в разных местах — ходил за больными, ухаживал за стариками и детьми и с удивлением обнаруживал у детей те пороки, которые, как он считал, давно были им истреблены. И он наставлял детей — то строгостью, то добротой — и с любовью помогал им в борьбе человеческих слабостей и человеческого стремления к совершенству.
Уже достигнув зрелого возраста, он отдыхал однажды вечером после дневных трудов, сидя у дверей своей хижины. И тут к нему подошла старушка, древняя, но полная сил и бодрости, с ясным и строгим взором. Она сказала, что хочет остаться и служить ему.
А он вместо благодарности упрекнул её:
— Опытность, ведь ты — самая надежная, самая нужная наставница, почему же ты была вдали от меня в дни моего могущества? Слишком поздно ты пришла!
И старая матушка Опытность ответила со вздохом: — Таков уж мой тяжкий, всегдашний мой жребий…
ПАУЛЬ ГЕЙЗЕ
СКАЗКА О КРОВИ СЕРДЦА
Жил да был один мальчик; случалось, его спрашивали, кем он станет, когда вырастет, и он не задумываясь отвечал: поэтом.
Он давно уже так решил — с тех самых пор, как, проходив два года в школу, вызубрил наизусть псалтырь и научился декламировать басни Геллерта из хрестоматии. Люди смеялись в ответ, они находили очень милым, что Ганс Лутц, так звали маленького школьника, бойко подбирает рифмы и пишет в стихах поздравления родителям на именины и к Новому году. Однако достигнув двадцатилетнего возраста, юноша по-прежнему не знал иного ответа на вопрос об избранной профессии и продолжал твердить: хочу, мол, быть поэтом; тут-то его доброму родителю стало уже не до смеха, и он разъяснил Гансику, который тем временем вырос и превратился в большого Ганса, что стихами сыт не будешь и что многие замечательные люди прозябали в нищете из-за пресловутой поэзии, не имея куска хлеба. На это сын возразил с непривычной пылкостью и огнем во взоре: дескать, истинно говорится, что не хлебом единым жив человек, всё необходимое для жизни дарует ему господь, ибо он, как известно, одевает и лилии полевые, и они привольно цветут, источая сладостное благоухание, подобно прекраснейшим стихам.
Эти сумасбродные идеи всячески поддерживал друг Ганса, привязавшийся к нему ещё в детстве и с того времени бывший ему верным товарищем. То был веселый малый; какого он роду-племени — было неизвестно, не знал никто ни где он обитает, ни чем кормится. Товарищу он сообщил лишь свое имя — Фантазус[15].В школу он не ходил, однако, похоже, вкусил полезных плодов знания и был на редкость смышленым пареньком: если чего не знал наверное, так умел присочинить.
Он-то и был неизменным спутником юного поэта везде и всюду, разлучаясь с ним лишь в часы занятий в школе, хотя родителям Ганса такое приятельство, поощрявшее пустые мечтания их сына, совсем не нравилось, и они терпели его лишь постольку, поскольку юноша заявил — для него, мол, потеря друга равносильна смерти. Вот и приходилось им мириться с тем, что этот самый Фантазус долгими часами гулял по округе с их Гансиком или сидел возле него, когда тот писал латинские упражнения и решал математические задачи, которые, впрочем, ничуть не становились от этого лучше, и даже иногда спал с ним вместе. Никто не знал, какие разговоры вели друзья, — они то со смеху покатывались, то ходили как в воду опущенные, лишь это и было по ним заметно. Но самое скверное было то, что Фантазус потворствовал дурной привычке Ганса — сочинять стихи; он рассказывал ему разные истории, которые тот потом переделывал в поэмы, а если друзьям случалось оказаться в обществе девушек, нашептывал ему на ухо, кто из них самая миленькая и заслуживает быть воспетой в стихах.
Такой приятной жизни конца-краю не было, но однажды отец всё же властно возвысил голос и настоял, чтобы Ганс отправился в один большой прирейнский город изучать серьезное, действительно хлебное дело в тамошнем университете. Этим путем он хотел и от сомнительного приятеля сына избавить, и всех поэтических мотыльков разогнать, что порхали в Гансовой голове, не давая проникнуть в эту голову ни одной мало-мальски здравой мысли.
Но отец просчитался. Ибо Фантазус был свободен, как пташка в небесах, и вольно полетел за другом в те края, где не было за Гансом никакого присмотра и где он с гораздо большей легкостью разделял общество Фантазуса, чем прежде.
Теперь странствующий школяр обрел свободу и мог не слишком