понять, что если бы они более или менее подражали Митрофану Воронежскому и Димитрию Ростовскому, то не было бы Монастырского приказа и ненавистный им начальник этого приказа Мусин-Пушкин не нападал бы, по их выражению, на церкви Божии. «Какое мое архиерейство, что мое у меня отнимают? Как хотят другие архиереи, а я за свое умру, а не отдам, шведы бьют, а все за наши слезы», — говорил нижегородский митрополит Исайя. Такие выходки со стороны пастырей, разумеется, должны были действовать на мирян, которые так вопили против тяжких поборов людьми и деньгами, против того, что не знают покоя от сильных движений преобразования, от этих новизн, от этих беспрестанных новых требований правительства. До нас дошли заявления этих неудовольствий; историк не может отвергнуть их, историк должен был бы предположить их, если б даже его источники и ничего о них не говорили.
Неудовольствие было и выражалось иногда резкими словами; преобразователя называли антихристом, царем ненастоящим, подмененным или при самом рождении, или во время заграничного путешествия, но собственно в Великой России далее слов не шло. То была страна земских людей, тех сильных людей, которые в начале XVII века выдержали смуту и низложили ее и которые теперь, в начале XVIII века, выдерживали тяжести преобразования. Здесь неудовольствие не могло обнаружиться на деле, восстанием против правительства сильного, разумного, благонамеренного, народного в смысле охранения высших народных интересов, а не долгополых кафтанов. Здесь неудовольствие не могло обнаружиться восстанием против правительства, умевшего извлечь лучшие силы из народа и сосредоточить их около себя, около преобразователя; следовательно, На стороне преобразования были лучшие, сильнейшие нравственно люди; отсюда то сильное, всеобъемлющее движение, которое увлекало одних и не давало укореняться враждебным замыслам других; машина была на всем ходу; можно было кричать, жаловаться, браниться, но остановить машину было нельзя. И вот в Москве, около Москвы, во всей Великой России спокойно, несмотря на то что царь редко живет в Москве; царя нет по видимому, но чуется всюду присутствие нравственной силы, нравственного величия. Неудовольствие обнаруживается на деле, восстаниями только на окраинах, в степях. В то время как Тоссия устремилась за новою жизнию к западному морю, степь, оттягивавшая столько веков Россию к Азии, степь подала протест. Степь, казаки — одно прибежище, одна надежда для недовольных, которых покой был нарушен тряскою, разнообразием нововводимой европейской жизни и которые хотели восстановить прежнее азиатское, степное однообразие.
В половине 1705 года, когда царь был с войском на Западе, восстание за старину вспыхнуло в самом отдаленном застепном углу, окруженном казаками, в Астрахани. Место было выбрано самое удобное, и выбрано оно было недовольными из разных городов; между заводчиками бунта встречаем и ярославца, и москвича, и симбирян, и нижегородцев; тут действуют раскольники, тут же действуют и стрельцы. В то время, когда преобразователь старался поднять и укрепить русского человека наукою и самостоятельным упражнением своих сил, поставить его прямо перед каждым явлением с способностию допрашивать каждое явление о его смысле, заводчики восстания в Астрахани спешили пользоваться младенческим доверием застепного русского народонаселения и поднимали его слухами, что будет запрещено русским людям жениться, а всех русских девиц выдадут за немцев. Восстание вспыхнуло. Зачинщики полагали главную надежду на казаков: с их помощью они думали усилить смуту и провести ее в сердце государства, до самой Москвы. Но зачинщики обманулись в своей надежде: бунт не пошел далее Красного и Черного Яра, потому что на Дону казаки остались в бездействии; здесь было много недовольных, но они не были еще готовы, были застигнуты врасплох приглашением астраханцев стать вместе с ними за «брадобритие»; главное, у них не было вождя. Астраханские зачинщики сделали большую ошибку, не снесшись предварительно с недовольными на Дону, сделали большую ошибку, отправив возмутительные письма прямо в Черкасск, к правительству донскому, тогда как атаманы и старые казаки никогда не начинали восстаний, бунты вспыхивали не в Черкасске, а в дальних казачьих городках, наполненных недавними беглецами, так называемою голытьбою, искавшею случая побуйствовать и добыть себе зипун, по казацкому выражению.
Петр был в Москве, когда получил известие об астраханском бунте, и сначала сильно встревожился, предполагая, что казаки пристанут к бунту. Какое важное значение придавал он событию, видно из того, что сейчас же отправил против Астрахани фельдмаршала Шереметева. Весть, что казаки не приняли участия в бунте, сильно обрадовала Петра, который приписал это счастливое обстоятельство особенной милости Божией. «Господь, — писал он, — изволил не вконец гнев свой пролить и чудесным образом огнь огнем затушил, дабы мы могли видеть, что все не в человеческой, но в Его воле». Астрахань одна не могла держаться, Шереметев взял ее, и волнение прекратилось.
Одна опасность прошла, но в 1708 году, когда Карл XII был в русских пределах, когда Петр должен был сосредоточить все свои силы для борьбы с Западом, с Европою, поднялась против него Азия: на восточной окраине вспыхнул башкирский бунт, и одновременно заволновались донские казаки, вспыхнул булавинский бунт. Мы уже упоминали, что распространение русских владений на востоке, по Волге, Каме и за Уральскими горами, было быстро, легко и, собственно, носит характер колонизации, а не завоевания. Но жившие здесь народцы, обложенные данью, неравнодушно сносили зависимость от России и возмущались при первом удобном случае в продолжение XVI и XVII веков; особенно были опасны те из них, которые, будучи магометанами, смотрели на турецкого султана как на естественного главу своего и ждали от него избавления от ига христианского. Теперь был случай удобный: русский царь занят на Западе тяжкою борьбою, и нельзя допускать его до торжества в этой борьбе; этот царь сильнее всех прежних царей, он уже взял Азов у султана; победит своих врагов на Западе — Востоку, магометанству будет беда. И вот магометанство поднимается: уфимский башкирец, выдавая себя за султана башкирского и святого, ездит в Константинополь, в Крым, волнует горские народы Кавказа, волнует кочевников в степях подкавказских. Русские раскольники, переселившиеся в эти страны, пристали к магометанскому пророку, который в начале 1708 года осадил русскую пограничную крепость на Тереке. Терский воевода отсиделся в осаде, подоспевшее из Астрахани войско разбило и взяло в плен пророка, но дело этим не кончилось: пророк уже успел переслаться с своими башкирцами, которые и поднялись все, к ним пристали и татары Казанского уезда; с лишком 300 сел и деревень, с лишком 12 000 людей погибло от этого бунта, но дикари не могли стоять против русских, хотя и небольших, отрядов, которым и удалось сдержать башкирцев, не допустить их до соединения с донскими бунтовщиками.
Мы