Читать интересную книгу Кодекс экстремала - Андрей Дышев

Мы с Анной шли разными путями, но в итоге пришли к одному выводу. Анна сделала его в Кемерове.

* * *

Отпускные деньги, предназначенные на траты в Судаке, оставались практически нетронутыми, и Анна, распрощавшись с Кристиной и выйдя из загса, в ближайшей железнодорожной кассе взяла билет на Кемерово. Утром следующего дня она выехала с Казанского вокзала, а двое суток спустя в четвертом часу по местному времени уже ехала по городу в такси на улицу Чекистов.

Коммуналки выгодно отличаются от отдельных квартир только в том отношении, что у людей, проживающих там, всегда имеется неистощимая информация на своих соседей. Анна поднялась по прогнившей, почерневшей от поломоечных тряпок деревянной лестнице на второй этаж, где стоял невыветриваемый запах кошачьей мочи, плесени и канализации, остановилась перед дверью, по обе стороны которой, словно тараканы, притаились кнопки звонков. Фамилий под кнопками не было, лишь номера комнат. Анна нажала на первую сверху.

Раньше Анне казалось, что в коммуналках живут только старушки или спившиеся мужики в рваных майках. Но ей открыл молодой мужчина с длинными волосами, перехваченными сзади шнурком, в жилетке поверх черной футболки и бежевых брюках. В мочке уха сверкали многочисленные кольца из белого металла, с шеи свисали разнокалиберные цепи. В левой руке он держал художественные кисти, похожие на горящие свечи. Мужчина вполоборота повернул голову, будто хотел рассмотреть лицо Анны с разных ракурсов, слегка наморщил высокий лоб и тихим голосом, с придыхом, что придавало ему оттенок некоей загадочности и интимности, спросил: «Вы ко мне, сударыня?»

Анна растерялась. Она вдруг подумала, что ошиблась адресом, что невнимательно переписала его с экрана компьютера и пришла совсем не туда, куда хотела. «Простите, – ответила она, – я ищу свою подругу… Кажется, я ошиблась квартирой». – «Но почему же? – красиво улыбнулся мужчина. – Может быть, вы попали именно туда, куда хотели. Как зовут вашу подругу?» – «Татьяна. Татьяна Васильева». – «Нет. Вы не ошиблись. Татьяна живет здесь. Точнее, жила. – Он сделал шаг назад, открыл дверь шире. – Прошу!»

Анна вошла в темный и неимоверно узкий коридор, стараясь не задеть висящие на стенах велосипеды, санки, тазы, и тотчас едва не получила по лбу распахнувшейся дверью туалета, откуда вышла древняя старушка и, толкнув мосластым плечом Анну, прошаркала куда-то в темноту. Мужчина, понимая, что это зрелище может вызвать небольшой шок, пояснил: «Да-да, не очень красиво. Но я здесь не живу. Здесь моя мастерская. Прошу!»

Он провел Анну вперед, толкнул дверь и сделал жест рукой, приглашая войти. Анна зажмурилась от яркого света. Маленькая комната, где из мебели были лишь разложенный диван, небольшой круглый столик да членистоногий этюдник с холстом на подрамнике, была насыщена запахами масляных красок и дешевых цветочных духов. На диване поверх смятой красной скатерти сидела совершенно голая девушка. Ничуть не смутившись от появления Анны, она оценивающе оглядела ее с ног до головы и остановила взгляд на лейбле ее джинсов.

«Простите, – сказал мужчина, внимательно рассматривая глаза Анны, словно угадывая ее мысли, – я сейчас работаю, но могу уделить вам немного времени».

«Мне одеваться, Жорик?» – растягивая слова, певуче произнесла натурщица. «Накинь халат и приготовь кофе, – ответил Жорик и снова повернулся к Анне: – Садитесь на диван… К сожалению, стульев нет, я их вынес и оставил лишь то, что нужно для работы… Выпьете чего-нибудь?»

Анна отрицательно покачала головой. Она чувствовала себя неловко, оттого что оторвала человека от работы. Натурщица накинула халат, прошлепала босиком к двери и вышла в коридор. Художник опустил кисти в стакан, но, на мгновение замерев перед холстом, где были изображены какие-то розовые шары, взял самую тонкую кисть и поставил едва заметную точку. Отошел на шаг, склонил голову и, удовлетворившись, опустил кисточку в стакан.

«Так вы, значит, ищете свою подругу? – спросил он. – Простите, напомните мне свое имя… Анна? Прекрасное, прекрасное имя! – оценил художник и вдруг стремительно подошел к ней, коснулся пальцами ее подбородка, приподнял чуть-чуть и вернулся на прежнее место. – Вот так! Мягкая тень лессирует черты лица, детали проступают не столь заметно, и создается ощущение отдаленности, нежности, возникает иллюзия нереальности, а потому непостижимости! – Он снова подошел к Анне, осторожно, словно нечто хрупкое, взял ее под локоть. – Вы не могли бы на секундочку встать… Повернитесь ко мне вполоборота. Спинку ровнее, грудь вперед!.. Отлично! Превосходные данные!.. Простите за нескромный вопрос: вы когда-нибудь позировали художнику?.. Нет? Странно, очень странно. Такой редкостный тип лица, такая астральная фигура!»

«Какая фигура?» – не поняла Анна. «Астральная», – повторил художник и сделал недоуменное лицо: как это, мол, она смеет не знать, что обладает астральной фигурой.

Анна вдруг подумала, что перед ней стоит больной человек, маньяк. Она отдернула локоть и на всякий случай отошла на шаг.

«Послушайте, – сказала она, – я вовсе не собираюсь вам позировать. Я пришла сюда совсем не для этого. Если вы не в состоянии объяснить мне, где Татьяна Васильева, то я лучше пройду к вашим соседям». – «Нет-нет, бога ради! – горячо заговорил художник и спрятал руки за спину. – Не уходите. Я вам постараюсь помочь. Сейчас, сейчас…»

Он подошел к подоконнику, на котором лежала кипа газет вперемешку с книгами, и стал рыться в них. «Вот, – спустя минуту сказал он, протягивая Анне сложенный лист бумаги. – Прочитайте!»

Анна развернула листок. Это было письмо, отпечатанное на пишущей машинке: «ДОРОГИЕ СОСЕДИ! ЧТОБЫ ВЫ НЕ ВОЛНОВАЛИСЬ, ХОЧУ ВАС ИЗВЕСТИТЬ О ТОМ, ЧТО ИЗ КРЫМА Я ПОЕХАЛА В МОСКВУ К ОЧЕНЬ ХОРОШЕМУ МОЛОДОМУ ЧЕЛОВЕКУ, ЗА КОТОРОГО СКОРО ВЫЙДУ ЗАМУЖ. В СВОЮ КОМНАТКУ БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНУСЬ, ЗАЯВЛЕНИЕ НА ВЫПИСКУ ВЫШЛЮ ПОЧТОЙ. ОДНА К ВАМ ПРОСЬБА: ВЫШЛИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, НА МОСКОВСКИЙ ГЛАВПОЧТАМТ (ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ) ВСЕ МОИ ДОКУМЕНТЫ И МОИ ФОТОГРАФИИ, КОТОРЫЕ НАЙДЕТЕ В МОЕЙ КОМНАТЕ. ЦЕЛУЮ ВАС ВСЕХ. ВАША ТАТЬЯНА».

«Это она вам прислала?» – спросила Анна, дочитав письмо. «Не мне, а постоянным жильцам, – пояснил художник. – Но фотографии в Москву отправил я. Эти бабушки, как вы понимаете… – Он на некоторое время замолчал, раздумывая, откровенничать или не стоит. – Видите ли, я не знаю, насколько вы осведомлены о том, какие взаимоотношения были у Танюхи с соседями. В письме она всех целует, но это по крайней мере тонкое лицемерие великодушного человека, отпускающего всем грехи на правах счастливца».

«Я не совсем вас поняла», – сказала Анна и сделала еще шаг к двери.

«Танюха очень плохо жила с соседями. Она просто ненавидела их. Как, впрочем, и они ее. Поэтому последняя фраза в письме выглядит несколько странно. Но поскольку я знаю Танюху почти год, то могу объяснить эту странность тем обвалом счастья, под который ей повезло угодить. Замуж за москвича, причем за очень хорошего молодого человека, – художник не смог сдержать злой усмешки, – это, знаете ли, не каждый день случается. Она одним росчерком перечеркнула эту коммуналку, этих несчастных старух, всех своих друзей, включая и меня тоже».

Он вздохнул, опустил глаза.

«Она что же, была вашей натурщицей?» – спросила Анна. «Нет, не просто натурщицей. Намного больше, милая, намного». – «И теперь вы здесь обосновали свою мастерскую?» – «Как видите. И имею на это право, между прочим… А вы, значит, учились вместе с ней?» – «Нет, мы недавно познакомились», – уклончиво ответила Анна. «Трудно представить, что у вас с Танюхой могут быть общие интересы». – «А почему, собственно говоря, нет?» – с вызовом спросила Анна. «Почему? – переспросил художник. – А потому, что Танюха весьма раскрепощенная личность, для которой смысл жизни – мотоциклы, рок-н-ролл, вольное отношение к вопросам пола, кайф… А вы… Нет, вы не такая». – «Вы тоже, по-моему, не очень хорошо разбираетесь в мотоциклах».

Художник призадумался. «Она тянулась ко мне как к духовному началу. Она очищалась в моей ауре, подпитывалась энергией, дифференцировала в себе плотское и космическое… Может быть, в том, что ее заметили и оставили в Москве, есть и моя заслуга… Впрочем, говорить об этом не совсем скромно. Я всегда предпочитаю умалчивать о своем таланте и благодетельстве».

Открыв ногой дверь, в комнату вошла натурщица с подносом в руках, на котором стояли две разновеликие чашки, причем одна – с отбитой ручкой. «Куда ложить?» – спросила она.

Художник поморщился, нахмурил брови. «Класть, Лизавета, класть, а не ложить! Сколько раз я тебе говорил об этом!»

«Забыла, Жорик! – натренированно ответила натурщица, села на диван и поджала под себя ноги. – Мне раздеваться?»

Художник покачал головой, взглянул на Анну, словно хотел извиниться за слабое астральное начало в Лизавете, и снова сделал замечание натурщице: «Не называй меня Жориком. Меня зовут Джорджем, я говорил тебе об этом сотни раз!»