полки и бросить на стол два гроссбуха, вернее, два скоросшивателя — пусть эти умники видят, как мы здесь в поте лица трудимся.
— Вы оттудова? — Начесанная головка кивнула в направлении холма, где стояли наши домишки, разбросанные, точно их растерял на своем пути какой-то пьянчужка. От Новотных как раз выезжал оранжевый «жигуленок», великая гордость семьи. Ну ясно, сегодня четверг. Хозяйка едет в город. Вероятно, в Пльзень за покупками. Ну а ежели она едет закупать товары оптом, так уж прямо в Прагу. Ищет платья для своих двойняшек, а заодно и для себя. Такую модель, которая превратила бы эту тушу весом в центнер и ростом в сто шестьдесят пять сантиметров в изящное видение.
— Я тут про вас вроде бы уж слыхала, — продолжала пани старший счетовод.
Я удивленно на нее посмотрела. Что она могла обо мне слышать? Я уже давно здешняя, погрузилась в эту среду, как камешек в воду. Мне даже на ум не приходило, что я еще способна вдохновлять кого-то на всякие толки. Уже много лет, как умер Павел, Фран давно вышла замуж, я состарилась на глазах у людей, и ни одна «мамуля» уже не может бояться, что на меня позарится ее «папочка».
Сказать по правде, этот интерес меня даже порадовал. Значит, я еще привлекаю чье-то внимание. И мало того, мне об этом говорит молодуха, которая тут едва ли с полгода. Перебралась к нам из области. Поговаривали, что мужа ее перебросили сюда за какую-то провинность. Кадровый офицер. Не знаю точно. Обычно к нам идут служить либо замечательные ребята, либо абсолютные оболтусы, из которых здесь пытаются сделать яркие образчики сознательной молодежи. Эти качества им якобы прививает служба в пограничье. Я, право, плохо в этом разбираюсь.
Можно и такое предположить, что у этой пары нет богатеньких родителей, а им хочется немножко поднакопить денег. Здесь ведь не на что тратиться. А возможно, им не дали квартиру в Праге, не то просто они строят из себя ухарей и героев и перебрались сюда. Как мне показалось, молодуха эта и оглядеться не успела, обжиться как следует, а сплетен набралась вдоволь. Для этого тоже дар нужен.
— Что ж, — продолжала начесанная головка, так и не дождавшись от меня ответа. — Ваши дети умотали обратно в Прагу. Это я вполне понимаю. А муж ваш, бедняга, умер. Говорят, вы были красивая до невозможности, когда сюда приехали.
Вот я и получила сполна. Да, каков интерес к моей особе. Мне бы разозлиться и дать ей понять, что она сплетница и слишком еще молода, чтобы позволять себе такое, просто сказать ей нечто подобное тому, что кудахчут дамочки, приведенные в негодование молодостью. Но ничего интересного в голову мне не пришло, да и никакого возмущения я не испытывала. Разве что удивилась, как все эти добросердечные тетушки, с детьми которых я с радостью нянчилась, так зорко подметили, что я состарилась и уже не красива. Вдруг на меня навалилась такая гнетущая тоска, что я молча села за второй письменный стол и взялась за папку, которую кинула туда товарищ старший счетовод.
Она смотрела на меня и не могла понять, сержусь ли я или собираюсь завести с ней разговор и рассказать о том, как жилось-поживалось, когда я сюда приехала и была еще совсем недурна. При этом она выкладывала на свой письменный стол свертки, которыми успела поутру запастись в районе. Я спросила, надо ли мне начать с тех папок, что она бросила на стол, и должна ли я действительно что-то делать или только изображать, что работаю, пока эта комиссия, или что-то вроде того, сюда не пожалует.
— Да я вовсе не хотела вас обидеть. Вы еще и сейчас женщина в самом соку, да и фигура что надо. Просто тут мухи с тоски дохнут. Вы ж понимаете, люди до обалдения любят ворошить старое. А вы вон еще какая красивая. Как говорится — evergreen[21] молодость. Меня зовут Андела. Так никаких обид, дружба до гроба, идет?
В эту минуту я думала о Фран и о себе, конечно, о том, как я много лет назад начала работать у той самой Дианы. Как была ее фамилия? Петржилкова, Ножичкова или что-то в этом роде? Целая вечность прошла с тех пор. Андела права, я как вечнозеленый цветок с запыленной памятью. Я улыбнулась, и Андела в знак примирения предложила мне кофе.
— А то я враз усну, — сказала она.
За все три года, что я на пенсии, из своего ремесла я абсолютно ничего не забыла. Рабочий день, который уже по прошествии двух неполных часов вызвал у Анделы отвращение и надоел до ужаса, показался мне коротким. Я предложила ей сбегать в «Пчелу», прежде чем свежий хлеб — за минуту до этого промчался по шоссе хлебный фургон — кончится. С хлебом здесь трудно. Кому хочется мягонького — должен тащиться в район. Да, мягкий хлебушек здесь большая редкость. Впрочем, говорят, в нем мало пользы, как и во всех хороших вещах. Но не успела я высказаться и проявить свое благородство до конца, как Андела была уже в дверях и лишь на лету бросила мне, не хочу ли и я чего-нибудь купить.
Минутой позже она уже шагала по нашей прекрасной дороге в соседнюю деревеньку, где довольно приличная лавчонка, не чета нашей плохонькой, уже, видать, осточертевшей Анделе.
В той «Пчеле» нас, солдаток, не привечают. У вас, мол, своя есть, чего сюда лезете, говорили, казалось, глаза соседок, в то время как уста произносили добросердечное приветствие и справлялись о «здоровьице». Пан заведующий, напротив, держит себя не только достойно, но и как-то подобострастно, словно бы с каждым предложением, обращенным к покупательницам, становится навытяжку и говорит «Служу родине!» вместо «Маслица изволите?»
Этак добрый час спустя Андела воротилась. Порозовевшая, обвеянная горным лесным ветерком, с целой охапкой вещей, в которых она, пожалуй, и не нуждалась, но что ей тут делать? Более всего, верно, согревала ее мысль, что через минуту ее разлюбезный загудит под окном бухгалтерии (та самая комиссия благополучно ее обошла — еще бы, такая тоска проверять счета, да и вообще, кто знает, чего ради они заявились. Может, Кучерова просто хотела припугнуть Анделу, похоже, не очень-то ее жаловала. У женщин и в деревне бывают такие повадки), Андела сядет к муженьку в газик, и покатят они по нашему красивому краю, который им явно безразличен, а то и вовсе противен. Потом захлопнут калитку своего финского домика, где