склоки, склоки… Тоска.
Трое крестьян вперлись ко мне в последний момент, на пороге перехватили. Вроде как и хорошо — можно было не торопиться к шерифу. Но вроде как и не очень — я только что выслушал полный зловещих деталей рассказ о злодейски похищенных мотыгах, и впечатления были свежи. Пока я стоял и думал, вышвырнуть эту рванину прочь или немного обождать, крестьяне выстроились в шеренгу, стянули шапки и поклонились.
— Добренького дня, милорд.
— Чего хотели? Говорите быстро, я спешу.
Крестьяне переглянулись, из шеренги выступил самый мелкий мужичок — рыжий и тощий, как дворняга.
— Это. Того. Козы пропадают милорд.
— И что, я похож на козопаса?
— Так не ведь только козы. Овцы вот еще. Телка недавно покрали. Курей без счета несут. Пятнадцать штук пропало.
— Ты же сказал, что без счета.
— Верно, милорд! Так и есть. Без счета. Цельных пятнадцать.
Пятнадцать неисчислимых кур. Чудовищное злодейство.
— И чего же вы от меня хотите? Чтобы я стерег ваши птичники?
— Нешто ж мы сами не стережем, милорд? Глаз не спускаем. Скотину запираем, птицу в дому прячем. А все одно недочет. То ягненок, то гусь, а бывает, что и собаку утащат.
Так-так-так. Это я уже слышал.
— И никаких следов? Вор проходит в хлев через стену?
Крестьяне выпучились на меня так, будто я сам закудахтал и яйцо снес.
— Никак нет, милорд. Нешто ж такое возможно? Нет, ежели там колдовство, тогда да, а ежели нет, то никак нет.
— Что?
— Я говорю, что колдуны, которые через стены ходят, кур красть не станут. Они чего получше возьмут. Деньги там, или парчу, или девицу чистую для дьявольских забав.
— А у вас есть парча? — я окончательно потерял нить суждений.
— Нет, милорд. Я даже насчет девиц не поручусь. Вот потому колдуны к нам и не заглядывают. А эти вот, что скот крадут, — от них прямо отбою нет.
— И кто же это?
— Откуда ж нам знать? Приходят ночью, всякий раз в разный дом. Ну и не каждый день наведываются. Бывает, что и две ночи тихо, и по три. А потом раз — и недочет.
— И что вы предприняли?
— А что ж мы можем, милорд? Приходят они тихо, разбирают стену там, где не видать. Потом лезут внутрь, забивают скотину и кусками вытаскивают — дырка-то у них маленькая. Цельная овца не пролезет.
— Ну так караульте в хлеву, а не снаружи.
— Боже упаси, милорд! А ежели они не только до баранины лакомы? Все же не лиса и не куница. Чтобы овцу без звука забить, сноровка нужна.
Хоть и с трудом, но я все же выудил из этого бормотания крупицы смысла.
— Так. Вор скот не просто убивает, но и разделывает, чтобы в дыру пролезал. Вы уверены? Может, прямо там съедают?
— Нет, милорд. Утаскивают, точно вам говорю. Объедков ни разу не находили. А кровяные дорожки до прохода вели, и во множестве.
— То есть вы уверены, что убоину вытаскивают через подкоп весьма разумно? Не так, как животное?
— Так не подкоп это, милорд! Говорю же! Не нора, а дыра! Стену они разбирают. Да еще ладно так — по веточке выдергивают и в сторонку складывают.
— Не грызут? Не ломают?
— Нет! Ровнехонько, будто человек разобрал.
— Так может, это и были люди? Обычные воры.
— Да разве бывают люди такие крохотные? Дыры они оставляют такие, что только ребенок и пролезет. А нешто пятилетка телка-то зарежет? И следы. Нелюдские это следы.
— Нелюдские, говоришь? Показать можешь?
Глава 48, в которой Марк хоронит мышь
До деревни я тащился почти час. И все это время крестьяне не затыкали рты ни на минуту. Они говорили об урожае и погоде, о дожде и удоях, о чертовой, мать ее, капусте. Когда терпение мое подходило к концу, я рявкал и отвешивал оплеухи. После этого царила благословенная тишина — минут пять, не больше. А потом снова начинался нудеж.
Когда я увидел закопченные крыши деревеньки, обрадовался им больше, чем пасхальной трапезе после поста.
— Вот и приехали, милорд. Может, попотчевать вас чем? Молочка парного, лепешечек жена напекла, супчику, может, желаете? Отдохнете с дороги, побеседуем…
А я его взял — и не убил. Вот помру и святым стану.
Пробившись через толпу селян, я спешился у хлева.
— Показывай.
— Вот тут, милорд. Дырку-то мы заделали и все там потоптали, только они через огород шли. А вечером как раз дождь лил, землю развело. Сюда извольте.
Я изволил. Прошел за хлев, обогнул какие-то всходы и присел на корточки между нестройными рядами репы.
Следы были действительно странные. Размером со ступню ребенка лет пяти-семи, длинные, узкие. Пятка вдавливалась в землю странным углом — будто она была не круглая, а острая. Пальцев всего четыре, и перед каждым — глубокий, внушающий уважение прокол. С такими когтями ножей не надо. Если б ястребы эдакими обзавелись — не зайцев, оленей бы били.
Рыжий крестьянин был прав. Это не люди — но и не звери.
Сразу к прилизанному сморчку я не побежал. Сначала все обдумал, составил речь — разумную и солидную. Такую, чтобы сразу понятно стало, что присходит в деревне нечто колдовское и странное. Сменил пропотевшую рубаху, приказал почистить сапоги и плащ. Сморчок он, конечно, сморчок, а все ж таки надо произвести правильное впечатление. Если, конечно, хочу, чтобы ко мне относились соответственно.
Интересно, новый колдун поедет осматривать следы? Я предупредил крестьян, чтобы грядку с репой и пальцем не трогали, но вдруг пойдет дождь? Размоет же все. Если уж ехать, то побыстрее, лучше прямо сегодня. А может, он удовлетворится моим описанием? Вилл бы не поехала, но Вилл знала, что на меня можно положиться. А вот сморчок если и составил обо мне впечатление, то исключительно по рассказам шерифа. Херово.
Остановившись перед запертой дверью, я пригладил волосы, поправил складки плаща, глубоко вздохнул. И постучал.
— Кто там?
Ох ты ж мать твою. А мы, значит, еще и не каждому открываем.
— Марк Денфорд, милорд.
За дверью прошаркали шаги, скрипнули петли. Сморчок высунулся в коридор, оглядел меня снизу доверху, а потом сверху донизу.
— Что-то случилось?
— У меня для вас информация, милорд.
На лице у сморчка отразилось то ли сомнение, то ли досада.