Читать интересную книгу Мушкетер. Кто Вы, шевалье дАртаньян? - Дмитрий Яшенин

Черт возьми, несколько раз он действительно ловил себя на том, что всерьез думает о разнице в их социальном статусе! Шевалье д'Артаньян настолько прочно вошел в него, с такой силой пронизал все его существо, что он вполне серьезно стал воспринимать себя как знатного француза, а не русского простолюдина.

Впрочем, по-другому, наверное, и быть не могло: не случись этого, он уже давным-давно провалился бы, сгорел — словом, был бы разоблачен. Только лишь перевоплотившись в француза настолько, насколько это возможно для человека, родившегося на Русском Севере, можно было надеяться на успех в том нелегком деле, которым он занимался…

В подобных размышлениях д'Артаньян провел три дня после возвращения из Амьена, а на четвертый вечером к нему заглянул его домовладелец — Бонасье.

— Вечер добрый, сударь, — сказал он, останавливаясь возле двери и почтительно кланяясь.

Как и положено человеку благородного происхождения, псевдогасконец лишь небрежно кивнул в ответ на приветствие, продемонстрировав тем самым, что готов слушать галантерейщика.

— Сударь, — начал тот, — я к вам вот по какому делу: моя жена Констанция только что прислала мне письмо, вызвавшее у меня тревогу…

— Отчего же? — спросил лазутчик, насторожившийся, как только прозвучало имя его возлюбленной.

— Она пишет, что хотела бы прийти завтра вечером после службы домой, однако опасается это сделать…

— Отчего же? — повторил д'Артаньян.

— Она пишет, что в последнее время, стоит ей только выйти из Лувра, она тотчас же начинает чувствовать слежку за собой: какой-то мужчина крадется за ней по пятам до самого дома!

— Не может быть! — воскликнул молодой человек, охваченный дурными предчувствиями: уж не в этом ли разгадка того, что от Констанции до сих пор нет никаких вестей?

— Именно так, сударь, — подтвердил Бонасье. — Моя дорогая Констанция очень опасается за свою жизнь и… честь, и хотела бы… — Галантерейщик осекся и, вытащив письмо, прочитал по бумажке, словно не доверяя своей памяти: — «Чтобы доблестный рыцарь, чья шпага хранила наш покой в Альпийских горах, встретил меня завтра в девять часов вечера возле служебного входа в Лувр».

— А! — кивнул псевдогасконец, стараясь не выдать вспыхнувшей в нем радости. — Так она хочет, чтобы я встретил ее и проводил до дома?

— Да, сударь! — Галантерейщик поклонился. — Вы были очень добры к нам в прошлом, и, если бы вы оказали нам еще одну услугу, моя признательность не имела бы никаких границ. Сам я человек мирный, и случись что…

— Толку от вас будет мало! — расхохотался разведчик, потом напустил на себя усталый вид и лениво протянул: — По правде говоря, господин Бонасье, я недавно вернулся из караула, сильно устал и собирался посвятить завтрашний день отдыху, но!.. — Он взмахнул рукой, видя, что галантерейщик снова собирается упрашивать его. — Но поскольку я крайне ценю возможность безвозмездного проживания под вашей крышей, то, так уж и быть, окажу вам еще одну услугу!

— О, сударь! Благодарю вас! Благодарю! — рассыпался в благодарностях галантерейщик и исчез за дверью, повинуясь властному жесту квартиранта.

А тот, оставшись в одиночестве, прошелся по комнате, не в силах сдержать радостного возбуждения, и, сняв со стены Прасковью, нежно, с любовью помял в руках ее упругое, острое жало, глядя, как сталь играет, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь…

Значит, господин Бонасье, завтра, в девять часов вечера у служебного входа в Лувр? — подумал д'Артаньян. Ну что ж, посмотрим, кто желает покуситься на жизнь и… честь вашей жены!

— Констанция!

— Д'Артаньян!

Пылкий лазутчик едва не сгреб свою возлюбленную в охапку, однако сдержался и, поклонившись, предложил:

— Позвольте проводить вас до дому, мадам?

— С радостью, сударь! — улыбнулась госпожа Бонасье, беря его под руку.

— Сначала о главном, звезда моя: нам действительно нужно опасаться некоего мужчину, который крадется за вами всякий раз, когда вы идете из Лувра домой? — осведомился псевдогасконец.

— Ну что вы, д'Артаньян! — рассмеялась Констанция. — Что вы! Нет никакого мужчины! Это же просто уловка, чтобы встретиться с вами, дорогой мой!

— Вы прелесть, Констанция! Вы прелесть! — рассмеялся в ответ разведчик.

Д'Артаньян занял наблюдательный пост неподалеку от служебного входа, располагавшегося на улице Эшель, еще в половине девятого и пристально всматривался в прохожих, чтобы заранее выделить из их потока того, кто мог претендовать на роль соглядатая. Хотя он и был почти уверен, что жалобы на преследователя не более чем хитрая уловка королевской кастелянши, но выработанная еще в России и окрепшая здесь, в Париже, в логове врага, привычка проверять все варианты, заставила его тщательно присматриваться ко всем подозрительным личностям. Как оказалось — без надобности. В пять минут десятого крупненькая фигурка госпожи Бонасье показалась на пороге Лувра, и они, рука об руку, неторопливо направились в сторону улицы Могильщиков…

— Констанция, дорогая, так мы действительно идем домой?! — воскликнул д'Артаньян.

— А вам это неприятно? — лукаво улыбнувшись, спросила она.

— Я боготворю каждое мгновение, проведенное подле вас, но неужели все, на что я могу претендовать, это просто проводить вас до дому?!

— А вам бы хотелось большего, шевалье? — рассмеялась госпожа Бонасье.

— О! Много большего, звезда моя! Много большего!

— Ну что ж, если есть желание — нет ничего невозможного! Предоставьте сегодняшнюю ночь господину Бонасье, чтобы он был покоен на мой счет, а послезавтра…

— Послезавтра?

— Послезавтра я с лихвой отплачу вам и за сегодняшнюю ночь, и за все остальное!

— Ах! — вскричал д'Артаньян, чувствуя, что сердце его готово выскочить из груди. — Послезавтра!

И они еще плотнее прижались друг к другу, шагая сквозь теплые, летние парижские сумерки.

Увлеченные этими таинственными, невесомыми сумерками, своими чувствами, своей беседой и более всего — друг другом, молодые люди за всю дорогу так ни разу и не обернулись.

И, прибавим, совершенно напрасно, ибо от самого Лувра и до самой улицы Могильщиков, грамотно и профессионально маскируясь в сгущающейся темноте, за ними следовал невысокий, плотно закутанный в черный плащ мужчина. Он следил за влюбленными, пока они не остановились возле двери дома Бонасье, так и оставшись не замеченным ни кастеляншей ее королевского величества, ни агентом русской антиразведки.

— Итак… — прошептал д'Артаньян, когда его бесценному сокровищу осталось лишь перешагнуть порог и затворить за собой дверь.

— Итак, послезавтра, в десять часов вечера в Сен-Клу, против павильона, примыкающего к дому господина д'Эстре, — так же шепотом ответила она, подавшись к нему.

На мгновение прикоснувшись устами к губам псевдогасконца, Констанция ловко захлопнула дверь перед самым его носом, оставив д'Артаньяна ослепленным ее прощальной улыбкой, сладкой как глоток свежего липового меда, и опьяненным ароматом ее духов, дурманящих как выдержанное шампанское. Глубоко вздохнув, он постоял еще пару минут, привалившись спиной к двери галантерейщика и глядя в парижское небо, усыпанное крупными, яркими звездами, а потом, не в силах забыть поцелуя, отворил свою дверь и начал подниматься по лестнице, не видя перед собой ничего, кроме глаз любимой, сверкающих ярче любых звезд…

Повернув ключ в замке и войдя в комнату, разведчик закрыл дверь на засов, на ощупь нашел огниво, лежащее на полке, и несколько раз ударил кресалом, пытаясь поджечь трут, чтобы было от чего запалить свечу. Искры брызнули раз, другой, третий…

— Не зажигайте огня, д'Артаньян, — прозвучал голос из темной глубины комнаты. — Не стоит…

Глава 11

АУДИЕНЦИЯ

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ Арман Жан дю Плесси Ришелье

Кардинал. Первый министр Франции. Глава Королевского совета.

Уроженец города Парижа. 1585 от Р.X. года рождения.

Добрый католик. Беспощаден к врагам святой католической церкви, Французской короны и своим собственным.

Отменный мыслитель, стратег и тактик. Чрезвычайно опасен и влиятелен. Имеет собственную гвардию наподобие опричников Ивана Грозного.

Характер уравновешенный, твердый, нордический.

В связях, порочащих его, не замечен (не считая госпожи д'Эгилъон, но эту связь мало кто заметил, а кто заметил — тому же хуже).

Слабости — драматургия (хотя, по моему субъективному мнению, каждая пьеса Ришелье — это два с половиной-три часа здорового, крепкого сна, которого вечно не хватает нам, разведчикам).

— Знаете, что я вам скажу, друг мой? — спросил Атос, задумчиво глядя, как острые, яркие лучи утреннего солнца, поднимающегося над крышами и шпилями древней Лютеции, пронзают зеленое стекло бутылки и без следа растворяются в темно-рубиновой глубине вина. — Я вам скажу следующее: ну и мерзкое же вино стали нынче делать! Вот что я вам скажу.