Большая репрессия на полную мощность запускает механизм Стокгольмского синдрома. Любовь и иррациональная преданность власти разгоняется до фантастических значений. Она же рождает иррациональный ужас и окончательно десубъективирует не только массового человека, но и практически каждого. Только глубинно модернизированный человек, сохраняющий ясность ума в любой ситуации, способен противостоять иррациональному ужасу и вырабатывать некоторую рациональную стратегию в соответствии со своими принципами в этой трагической ситуации.
Великий откат психологически комфортен и целителен. Архаики – люди довербальные. Им не дано выражать свое отношение в связном дискурсе, но своим нутром они чувствуют – это та самая, наша, правильная жизнь, комфортное, органичное самоощущение, правильный мир.
Таким образом, Большая репрессия предстает как специфический механизм включения огромных традиционно-архаических масс в реальность модернизирующегося общества. Здесь мы сталкиваемся с парадоксальной диалектикой. Массовый террор «срезает» верхушку общества, отбрасывает его от достижений лидирующих групп и слоев, усредняет его, примитивизируя общую картину бытия. Но одновременно он позволяет включить миллионы людей в чуждый для них, пугающий мир индустриальной цивилизации. И тем самым запускает бесконечный процесс модернизационного развития десятков миллионов вчерашних крестьян.
Завершая данный исследовательский сюжет, надо сказать, что условия разворачивания Большой репрессии снимаются вместе с вымиранием архаика и традиционалиста. Когда обозначенные социокультурные категории превращаются в меньшинство, утрачивается телеология Большой репрессии и сама она становится невозможной.
Жизнь после смерти
Вторая половина ХХ века подарила нам феномен посмертной мифологизации Сталина. Люди старших поколений помнят, как расколола советское общество хрущевская десталинизация. В 1970-е годы на фоне брежневского официоза, осторожно реабилитировавшего великого вождя, росла народная тяга к Сталину. Фотографии вождя на лобовых стеклах грузовиков фиксировали существенную тенденцию изменения низового (оно же народное) сознания. Возможно, истоки этой практики лежат в недрах спецслужб. Однако вне зависимости от источника масса простых людей по своей воле покупала ретушированную грошовую фотографию и заявляла свою политическую позицию.
Перестройка обрушила на советского человека такой массив исторических реалий, что сталинистам осталось группироваться в специальных заказниках – газетах «День» и «Советская Россия», издательстве «Молодая гвардия», мелких компартиях и других группировках. С начала 2000-х ситуация меняется. При этом показательно то, с каким энтузиазмом масса людей пера бросились славить Вождя, а широкие массы приняли Сталина как символ России.
Образ Сталина многослоен. Это и персонифицированный образ великой империи, и образ русского «старшего брата». Это воплощение языческого культа Победы [84] и предельного уровня патернализма, когда Вождь думает за всех, которые не просто делегировали ему свою субъектность, но себя ему вручили, став под его Высокую руку. Сталин – символ изоляционизма и антизападничества; с его именем связана ностальгия по мифически переживаемому статусу сверхдержавы, распоряжавшейся судьбами мира. Все это достаточно традиционные для России сущности. Но существует и драматическая проблема исторических итогов ХХ века. Победа в войне – единственное безусловное достижение, накрепко спаянное в массовом сознании с именем Сталина, – онтологизирует вождя народов как безусловную российскую ценность.
В нынешней мифологизации Сталина есть и интересующий нас аспект. Сталин воплощает генеральную репрессию. Соответственно, высокий культурный статус Сталина, особое место этого персонажа отечественной истории в массовом сознании свидетельствует о запросе на такую репрессию [85] . Как говорит А. Архангельский, «миф Сталина так живуч, потому он воспроизводился в 70-е годы, что обобщается в народном высказывании „Сталина на вас не хватает“» [86] . С этим надо согласиться. Остается понять – откуда запрос?
Исторический цикл «устойчивый порядок – резкая хаотизация – реставрация устойчивого порядка» носит универсальный характер. Фаза хаотизации рождает в традиционном человеке мощнейшую тягу к жесткому порядку, а потому, пережив эту фазу, традиционный космос возрождается из пепла. В случае же с Вождем народов мы имеем дело с особым случаем активизации этого цикла на пороге исторического снятия традиционного общества .
Запрос на репрессию свидетельствует о сохранности у многих людей базовых инстинктов и способов миропонимания. В сознании этих людей Большая репрессия остается генеральным решением проблемы хаотизации социокультурного космоса, напряженно переживаемой российским обществом. В стране идут необратимые качественные преобразования. Однако традиционной гранью внутренне противоречивого, частично модернизированного общества, о котором я говорил в начале, это общество «хватается за соломинку» Большой репрессии. Ибо репрессия – последнее средство самосохранения, данное традиционной культуре.
Заключение
Российское общество находится на переходе. Основания традиционной репрессивности подорваны с середины ХХ века. В своей целостности эта модель сознания не передается молодым поколениям. С начала 2000-х в стране формируется общество потребления. Попытки реставрации ценностей аскетического послушания и богобоязненного следования предначертаниям властей предержащих бесперспективны.
Однако на каком-то уровне наследование традиции все же происходит. Репрессивность как способ понимания мира и действия в мире маргинализуется, отодвигаясь на второй план, но не исчезает. На уровне фрагментов, рефлексов, стереотипных решений репрессивное сознание сохраняется, пускай в размытом и ослабленном виде.
Общество переживает болезненный период «похмелья», связанного с изживанием устойчивых оснований социальности, которые в значительной степени уже разрушены и не работают, и утверждением альтернатив. Но эти альтернативы, во-первых, не стали всеобщими и, во-вторых, пробиваются на фоне мощного всплеска социального хаоса и разрушающих общество криминальных тенденций. На вопрос о том, каким будет итоговый рисунок (окончательный или хотя бы промежуточный), ответа нет. Традиционная репрессивность исторически исчерпана, а сколько-нибудь эффективная новая конфигурация социокультурного целого категорически не получается.
Как было показано выше, запрос на репрессию сохранился, хотя она и сжалась в объеме, утратив ряд функций. Как механизм развития общества, она не работает. Но при этом других механизмов развития не возникло, и пережившая существенную деиндустриализацию Россия стабилизировалась в конфигруации сырьевой периферии лидирующих стран.
Эволюция постсоветского общества пришла к дозированному использованию традиционной внеправовой властной репрессии как способу самосохранения правящего режима. Причем даже самое скромное применение традиционной репрессии оказывается достаточным для того, чтобы включилась родовая память, и масса, казалось бы, непуганых и непоротых, вспомнила о судьбе своих дедов и повела себя благоразумно. На наш взгляд, это лучше всего свидетельствует против суждений об окончательном размывании традиционной культуры на Руси. Традиции выявляются не в опросах, а в экзистенциально значимом поведении широких масс.
Итак, резюмирую. В силу объективной логики исторического процесса традиционная властная репрессия размывается и механизмом модернизации служить не может. А без репрессии российское общество не только не демонстрирует способности к продолжению модернизации, но и откровенно загнивает. Огромные и ключевые преобразования последних десятилетий не могут заслонить собою тенденцию нисходящей ветви развития, которая все отчетливее просматривается в окружающей нас реальности.
Игорь Клямкин: Как всегда, начинаем с вопросов докладчику. Эмиль Абрамович, прошу вас.
Эмиль Паин: Игорь Григорьевич, что вы все-таки понимаете под культурой?
Игорь Клямкин: Прелестный вопрос. Прямо, можно сказать, по теме…
Эмиль Паин: Вопрос навеян чтением доклада. Автор пишет о «культуре как фундаментальной данности, задающей как исторические судьбы стран и народов, так и реалии современного развития». И еще пишет о том, что «культуры не вечны», что «они существуют до тех пор, пока позволяют воспроизводиться сообществам их носителей». Вот я и хочу понять, что это за штука такая, которая предопределяет судьбы стран и народов, включая их повышенную либо пониженную репрессивность, а в какой-то момент может не позволить этим странам и народам (сообществам носителей культуры) воспроизводиться…