Его судили за самовольную отлучку. Дело отсылают царю, и тот накладывает резолюцию: «С лишением личного дворянства и без выслуги». Это было крушением всех надежд: теперь Полежаев лишался возможности, получив офицерский чин, выйти в отставку, солдатчина становилась для него пожизненным наказанием, а с лишением личного дворянства он утрачивал защиту от телесного наказания шпицрутенами и от фельдфебельских и офицерских кулаков.
В начале 1828 года за перебранку с оскорбившим его фельдфебелем Полежаев попал на гауптвахту. Неожиданно его положение осложнилось тем, что при следствии о раскрытом в Московском университете «злоумышленном» тайном обществе братьев Критских, которое среди прочих замыслов «умышляло на жизнь государя», один из его членов показал, что найденное у него стихотворение «возмутительного» содержания он получил от «бывшего студента Полежаева».
Дело Полежаева приобрело новый оборот. По рапорту о прикосновенности Полежаева к кружку Критских Николай I распорядился: «Узнать, когда стихи сочинены и читаны, если до определения его на военную службу, то не подвергать его дальнейшей ответственности, буде же после, то предать суду».
С гауптвахты Полежаева перевели в тюрьму, заковали в кандалы.
В поэме «Узник» Полежаев описывает эту тюрьму. Она находилась во дворе Спасских казарм на Сухаревке, возле Странноприимного дома графа Шереметева. Казармы сохранились до настоящего времени (и мы их увидим в нашем дальнейшем путешествии по Троицкой дороге), подвал под одноэтажной гауптвахтой, где была тюрьма, засыпан в начале нашего века.
Вот это описание:
В ней сырость вечная и тьма,И проблеск солнечных лучейСквозь окна слабо светит в ней;Растреснутый кирпичный сводЕдва-едва не упадетИ не обрушится на пол,Который снизу, как Эол,Тлетворным воздухом несетИ с самой вечности гниет…В тюрьме жертв на пять или шестьРяд малых нар у печки есть,И десять удалых голов,[Властей] решительных врагов,На малых нарах тех сидят,И кандалы на них гремят…
Полежаев заявил на допросе, что стихи, обнаруженные у члена кружка Критских, он знал до определения на военную службу (это была известная декабристская агитационная песня «Ах, где те острова, где растет трын-трава…» К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева-Марлинского), что сочинены они не им, а давал ли он их кому-нибудь читать, не помнит. Обвинение с него было снято. Несмотря на это, Полежаев оставался в тюрьме, не зная, сколько еще придется ему просидеть и какая кара ожидает его впереди. Он задумывался о самоубийстве.
Лозовский не так уж много мог сделать для облегчения участи Полежаева. Но благодаря его сочувствию, моральной поддержке поэт сумел преодолеть отчаяние и упадок сил, он вновь, после долгого перерыва, обращается к поэзии: пишет поэму «Узник» и создает стихотворения, принадлежащие к числу лучших в его творчестве, — «Песнь пленного ирокезца», «Песнь погибающего пловца», «Рок», «Живой мертвец». Поэзия помогла Полежаеву подняться и обрести силы для жизни.
В «Песне погибающего пловца» он уподобляет себя пловцу, попавшему в беспощадную бурю, а в «Песне пленного ирокезца» индеец племени ирокезов, попавший в руки захватчиков-конкистадоров, говорит о твердости души, презрении к мукам и вере в будущее:
Победим, поразимИ врагам отомстим!
Почти год пробыл Полежаев в подземной тюрьме. Наконец 17 декабря 1828 года был вынесен ему приговор. Полежаеву ставились в вину самовольная отлучка из полка, пьянство, «произнесение фельдфебелю непристойных слов и ругательств» — и по совокупности проступков вынесено следующее решение: «Хотя надлежало бы за сие к прогнанию сквозь строй шпицрутенами, но в уважение весьма молодых лет вменяется в наказание долговременное содержание под арестом, прощен без наказания».
Выпущенный из тюрьмы Полежаев был переведен из Бутырского в Московский пехотный полк, который уже имел приказ о выступлении в поход на Кавказ в действующую армию. Безусловно, в этом переводе просматривается наказание (разжалованных декабристов также отправляли под пули горцев). Но при этом отличившийся в бою разжалованный в солдаты мог получить прощение и вернуть чин и дворянство. Кроме того, фронтовая служба была совсем иной, чем гарнизонная: там, под пулями горцев, все чувствовали себя свободнее, и отношения строились не на субординации, а на том, кто чего стоит сам по себе. Полежаев об этом знал. А главное — он знал, что освобождается от постоянного надзора агентов Третьего отделения: в действующей армии «голубые мундиры» (жандармы имели форму голубого цвета) не решались показываться.
В связи со сборами в поход в Московском пехотном полку, как всегда бывает в подобных случаях, нарушился обычный распорядок гарнизонной жизни с его ежедневными учениями, нарядами, караулами, дежурствами: иное отменили, на иное смотрели сквозь пальцы. Унтер-офицеры умерили свою придирчивость. Начальство, входя в положение солдат, понимая, что и им перед походом надо уладить свои дела, легче, чем обычно, давало отпуска и увольнительные.
По написанному весной 1829 года стихотворению «Кремлевский сад» можно судить о тогдашнем душевном состоянии Полежаева.
Люблю я позднею порой,Когда умолкнет гул раскатныйИ шум докучный городской,Досуг невинный и приятныйПод сводом неба провождать;Люблю задумчиво питатьМои беспечные мечтаньяВкруг стен кремлевских вековых,Под тенью липок молодых…Один, не занятый никем,Смотря и ничего не видяИ, как султан, на лавке сидя,Я созидаю свой эдемВ смешных и странных помышленьях.Мечтаю, грежу, как во сне…
Полежаев возобновляет знакомства студенческих времен. Он убеждается, что друзья остались верны прежней дружбе, что его помнят и ценят его стихи. Он бывает на вечеринках, пирушках, семейных вечерах, ухаживает за знакомыми барышнями и, судя по нескольким тогдашним его мадригалам, кем-то увлекается.
Профессор словесности Московского университета и поэт С. Е. Раич в своем альманахе «Галатея» напечатал несколько стихотворений Полежаева (в том числе цитированный выше «Кремлевский сад»).
Общий тон стихотворений Полежаева меняется радикально. «Я погибал», — пишет Полежаев в стихотворении «Провидение», говоря о недавнем прошлом, а переходя к настоящему, говорит:
Но вдруг нежданныйНадежды луч,Как свет багряный,Блеснул из туч…
Осенью 1829 года, уже с Кавказа, Полежаев присылает в Москву послание «К друзьям»:
Пишу к вам, ветреные други!Пишу — и больше ничего, —И от поэта своегоПрошу не ждать другой услуги…Но разных прелестей МосквыЯ истребить из головыНе в силах…
Особенно следует отметить, что в этом стихотворении Полежаев называет себя не воином, не солдатом, а поэтом. Это значит, что именно в поэтическом творчестве он видит смысл и цель своей жизни, в нем он черпает силы. Хрестоматийно известно стихотворение М. Ю. Лермонтова «Прощай, немытая Россия», оно печатается в сборниках его сочинений и в каждом, даже самом маленьком, сборничке его избранных стихотворений:
Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ,И вы, мундиры голубые,И ты, покорный им, народ.
Быть может, за хребтом КавказаУкроюсь от твоих пашей,От их всевидящего глаза,От их всеслышащих ушей.
Возможно, внимательный читатель припомнит, что он читал это стихотворение напечатанным несколько иначе, и упрекнет автора в неточном цитировании классика. Действительно, в некоторых изданиях в третьей строке вместо «покорный» напечатано «послушный» или «преданный»; в пятой — не «за хребтом», а «за стеной» Кавказа; в шестой — не «укроюсь», а «сокроюсь», и не «от твоих пашей», а «от твоих вождей» и «от твоих царей».
Объясняются эти разночтения тем, что лермонтовского автографа этого стихотворения нет, оно печатается по нескольким рукописным спискам, отличающимся друг от друга.
Впервые это стихотворение было опубликовано в 1887 году в журнале «Русская старина» как «неизвестное стихотворение М. Ю. Лермонтова» без указания о происхождении текста. Затем появились публикации еще двух списков, причем публикаторы сообщали, что печатают текст, в одном случае записанный «современником» «со слов поэта», в другом — снятый «с подлинника руки Лермонтова», но не называют имени «современника» и не сообщают об обстоятельствах возникновения этих списков. Отсутствие этих сведений, обязательных для любой публикации, говорит о том, что списки, видимо, были получены через третьи-четвертые руки и сопровождались лишь туманными преданиями.