barricadas!»[92]. Летчики по привычке еще облетали побережье, дразнили плохо замаскированные зенитки и наводили панику в пограничных деревнях. Больше ничего – ни побед, ни боевого запала, ни злых слез.
– Мне батя как бы рассказывал про Гражданскую в России, – делился полушепотом Артемов сослуживец Карась. Он обладал снулым профилем рыбы и такими же бесцветными глазами, потому и получил прозвище, прилипшее, как кожа, так что все напрочь забыли настоящее имя. – Он против собственного дядьки с братанами воевал. Тот в жандармах ходил, не принимал новой власти, как бы, и сыновей настропалил. А батя – пролетарская жила. Вот, как бы, и пошли они на штурм жандармерии, а батя бежит впереди, рот криком зашелся, а сам глядит в окошко, откуда постреливают. И чудится ему, как бы знакомая рука в том окне, беспалая. То дядька и был. Всех повязали, избили, а наутро отца отослали куда‐то с заданием. Когда вернулся, как бы, их уже расстреляли.
– Тише ты, потом вспоминать будешь, на гражданке. – Тигран сверкнул жгучими смоляными глазами.
– Да, повремени с рассказами, – согласился и Артем.
– Да мне, как бы, не про то хотелось сказать. Дед мой потом с батей перестал знаться, как бы проклял его. И что вы думаете? После мамки моей, покойницы, три жены было: все до одной, как бы, околели. Это спроста ли?
Тут на него зашикали уже всерьез: к посиделкам приближался лейтенант.
– А давайте я вам анекдот расскажу, братцы, – повысил голос Тигран. – Подарили мужику чудо-машину, а он ездить на ней не умеет. Ему и говорят, скажи ей: «Слава богу!» – она вперед поедет, а скажи: «Богу слава!» – остановится. Вот сказал он: «Слава богу!» – тронулся с места, едет, радуется. Вдруг впереди яма огромная. Он хочет остановиться, да не может – забыл пароль. Вот уже десять метров до ямы, пять – все, думает, пропаду. За метр наконец вспомнил, что надо сказать, и заорал: «Богу слава! Богу слава!» – машина и остановилась на самом краешке. Он обрадовался: «Слава богу!» – говорит.
Солдаты довольно заржали, а лейтенант, скрывая улыбку, прошел мимо.
– Да, русскому народу без Бога нельзя, мы без Бога как бы не умеем, – тихо-тихо протянул Карась. – Отец после Гражданской да после того, как жены его преставляться начали одна за одной, побёг в церкву. Грехи замаливает, а дед его все равно не прощает. Видно, Бог не всем помогает.
– Так не пойдет, дорогой, – возмутился Тигран, – что ж ты хочешь – натворить делов да и замолить как неча делать? Нет, это не разговор.
– А как надо?
– Да я сам не знаю, просто чувствую.
– Надо не творить зла. – Артем встал, потянулся, заканчивая опасный и бессмысленный спор. – Тогда и перед Богом, и перед людьми ответ держать легче будет. Так бабка меня учила, и я ей доверяю.
Батальон советских солдат охранял склады, военную базу, в пекло их не пускали, но винтовку из рук выпускать не дозволялось. Кое-кто подал заявление о вступлении в интербригаду, которыми руководили граждане СССР самого неожиданного происхождения: австриец Манфред Штерн под революционным именем Эмиль Клейбер, венгр Мате Залка, ставший Лукачем, поляк Кароль Сверчевский, известный как Вальтер. Под их началом воевал самый настоящий интернационал. Тема здраво рассудил, что гремучая смесь его кровей будет кстати в таком пестром коктейле, и тоже попросился повоевать всерьез. На самом же деле его держала темноволосая, хотелось задержаться подле нее.
Положительный ответ пришел неожиданно быстро. Артем даже не успел предупредить родителей и не придумал, что сочинить для товарищей. Он бежал собирать вещи и фантазировал, как обрадует Эдит.
Ранняя осень рассыпала над городом золотую пудру. Ветерок прогуливал вдоль потрепанных, давно не крашенных фасадов запах спелых полей, а на плацдарме перед архиепископским дворцом палые листья устроили батальное представление: бордовые против золотых – чья правда важнее. Артем шагал к воротам, в голове радостным щенком повизгивала мальчишеская жажда приключений. Перед госпиталем де Тавера поневоле замедлил шаг, вглядываясь в глухо зашторенные окна. Вот чья‐то рука приоткрыла занавеску – кажется, за стеклом мелькнуло сожаление. Он остановился, постоял, обтекаемый редкими прохожими и скользящей по воздуху листвой, вздохнул и пошел дальше.
Через два квартала ему встретилось смутно знакомое лицо. Некто в безразмерной хламиде, когдато бывшей то ли женской кофтой, то ли мужским плащом. Хламида скрывала полосатое больничное тряпье. Шальной мутно-зеленый взгляд ощупывал прохожих и остановился на Артеме.
– А, китаец, я тебя знаю, – завопило существо и сорвало с головы широкополую, местами проеденную молью шляпу. Артем узнал сумасшедшего Эстебана, зачем‐то сбежавшего из гостеприимных улочек Дель-Кастро.
– Откуда ты знаешь, что я китаец? – улыбаясь, спросил он.
– О! Эстебан все знает! Эстебану птички все-о сообщают! Берегись, китаец, берегись птичек!
Тема отсалютовал старому знакомцу и пошел дальше. Приятная прохлада стелилась по тротуарам, забегала вперед и приветливо заглядывала в лицо. Не доходя двух кварталов до пункта сбора, он встретился с будущими однополчанами, сытыми, уставшими от ласк затянувшейся увольнительной. В приятной болтовне время сменило темп с торжественного менуэта на быструю польку. Еще через два часа новобранцы и отпускники погрузились в громкоголосую тарахтелку и покатили на боевые позиции, подпрыгивая на деревянных сиденьях по очереди со своими вещмешками. На выезде из города их остановил патруль – приятный кабальеро с аристократической бородкой, как у дона Сервантеса, и пятеро республиканцев с повязками на рукавах.
– Предъявите ваши документы, пожалуйста, – потребовал начальник.
Солдаты полезли в карманы, в вещмешки, закопошились, как потревоженные сороки на ветках.
– Все, спасибо, уже не надо, – почему‐то сказал кабальеро, не дожидаясь пропусков. Он улыбнулся и взмахнул рукой, в салон влетела черная птица ручной гранаты, снаружи раздался топот убегающих сапог.
– А! Дьяболо! Предатели! – дружно завопили солдаты, не зная, что предпринять.
Смертоносная тушка кружилась по полу, отсчитывая последние мгновения невезучих, недослуживших, недоубивавших. Кто‐то открыл дверь, другой попытался пнуть гранату в солнечный проем, но она вертелась, не подпуская, не позволяя выдворить наружу.
– Вещмешки, кидайте поверх вещмешки, – заорал водитель.
В эту же секунду одному из обреченных удалось наконец послать смертельный пас в дверной проем. Взрыв раздался еще в салоне, но разворотило им не внутренности, а наружную стенку автомобиля, посыпались осколки стекла, скрежет железа, матерщина. Для Артема все это через минуту растворилось в благодатной тишине и темноте. «А вот и нестрашно умирать», – подумал он и провалился в пустоту.
Горящий фургон, кишки на дверце, кровавое пятно на посыпанной золотом аллее – ничего этого он не видел. Бегущие отовсюду люди, чьи‐то руки, вытаскивающие его из ада, чьи‐то голоса, набухшие болью и прорвавшиеся проклятиями. Только слышал птичий клекот над