пригрелся, заснул. Его тонкие, легкие кости не сумели достаточно утяжелить повозку, а усталый дон Игнасио спешил, на мелочи вроде выглядывавшего сбоку порванного ботинка внимания не обращал.
На место прибыли поздно, капитан Лопухов вышел навстречу из глухой темноты. Уставился наглым фонарем в лицо крестьянам, потом в повозку.
– Пропустить. Разгрузить. Поживее, голубчики! – Лошадь испуганно заржала, фонарь потух. – Вамоса[91], вамоса! – Он шлепками подтолкнул животное к воротам.
Из останков первобытных казарм, построенных еще для Наполеона и по невостребованности пришедших в упадок, выбежали проворные тени. Служилые умело приспособили развалины для своих нужд: где‐то замазали, где‐то отгородили, вот и вышла приличная база по соседству со складом, а не походные палатки в голом поле. Лошадь с телегой прошествовала внутрь, а дон Игнасио с сыном присели под оградой.
Тонкий полумесяц опасливо заглядывал за холмы, будто проверял, много ли еще уготовано людям козней, в глубине казарм кто‐то неумелый мучил гитару. Капитан вполголоса переговаривался по‐русски с высоким пучеглазым горбоносом, дон Игнасио наблюдал, как огонек сигариллы танцевал фламенко, состязаясь с мотыльками. Красиво.
– Ай! Товарищ капитан, здесь человек! – Из ворот выбежал невысокий крепыш. За ним маячила длинная тень, следом еще одна.
– Что за человек? – Лопухов резко повернулся, заскрипели каблуки. – Лазутчик?
– Сами поглядите, ага, а мы пока этих покараулим. – Солдаты обступили ничего не понимающих крестьян, капитан убежал в темноту.
Через несколько минут он вернулся, волоча за собой сонного, взъерошенного Эстебана с соломенной трухой в волосах. Горбонос Тигран перехватил задержанного, заломил ему руки за спину. Низкорослый Карась направил в лицо фонарь.
– Отставить! – После минутного разглядывания капитан устало опустился на ящик. – Ты погляди на него… – Юродивый блаженно улыбался, дожевывая сладкую свининку, детская сытая радость разлилась по морщинкам: давно он так не лакомился. – Что делать будем, голубчики? Это же форменный лазутчик! Тигран, Карась, кликните Темку, пусть поспрошает этих, – он кивнул в сторону дона Игнасио.
Сигарилла не успела потухнуть, как прибежал длинноногий худой Артем в пилотке набекрень. Слабый лунный свет выхватывал скулы, неспокойно плясал по плечам, упирался в коленкоровый переплет русско-испанского словаря под мышкой и удивленно отскакивал, будто насмехаясь: как он в темноте собрался читать‐то?
– Ну‐ка, Темочка, выспроси, чего это они лазутчика приволокли к нам, – попросил капитан.
– И того, пожестче, – добавил Тигран.
Через полчаса путаной болтовни Артем все знал про семью и быт дона Игнасио, про его дочерей на выданье, про опасность, с которой приходилось жить бок о бок. Не знал лишь одного: откуда взялся в повозке законспирированный Эстебан?
– Он говорит, что видел этого сумасшедшего в деревне, пока чинил колесо. Но как можно верить?
– Никак. Надочки докладывать руководству. Или… – Капитан развел руками.
Присутствующие поняли и разволновались.
– Надо докладывать, – резюмировал красноречивое молчание Тигран, – все равно правда всплывет наружу.
– Да, надо докладывать, – тяжело вздохнул капитан.
– А давайте я пойду в ту деревню и проверю, на самом ли деле это их чудик, – предложил Артем. – Если он там всю жизнь болтается, то люди его знают. Переоденусь, притворюсь кем‐нибудь.
– Тоже мне шпиён! – загоготал Карась.
– А что? Объявиться мы всегда успеем. – Тигран с капитаном уважительно переглянулись: Артем не входил в число посвященных в операцию, но сказал не чужое холодное «вы», а теплое доверчивое «мы».
– Ну и правдочки. Пусть прогуляется. А вы, голубчики, пока закройте этих двух в карцере да лошадку спрячьте получше, скажете, что забрела невзначай.
– А сумасшедшего мне с собой взять?
– Ишь чего! А он тебя прикончит да и сбежит.
Сухой, атлетически сложенный Артем недоверчиво оглядел грязного сгорбившегося Эстебана, у которого, казалось, и мяса‐то нет под тряпьем – одни кости.
– Отставить! – Капитан догадался, о чем думает его солдат. – Они все такими дохляками притворяются, а потом – мамочка, не горюй.
Утром, едва рассвет начал свою пляску по пиренейским холмам, Артем в теплой шерстяной накидке поверх гражданки спустился в Дель-Кастро. Темноволосая не пошла на службу, но не потому, что накануне ее попросил Эстебан, просто старуха в черном из цирюльни нежданно скончалась и соседи собрались на отпевание. Так и застал их Артем, всех вместе выходящими из распахнутых дверей храма.
Узнав, что высокого улыбчивого азиата интересует Эстебан, темноволосая заволновалась. Неспроста! Явно безобидному чокнутому грозила беда. Она жила по соседству с несчастным в той, другой жизни, когда он каждый день ночевал под крышей, а не где придется, потому считала обязательным при встрече поговорить, улыбнуться, подкормить, если сыщется в кармане угощение. Пусть еще побродит, погрезит о своей донье Луизе, пошарит ласковым мутно-зеленым взглядом по родным холмам. Юродивый ее узнавал, радовался, запальчиво шептал про донью Луизу, про ее веера и коз.
У Эдит хватало собственных горестей: она потеряла на гражданской войне двух братьев, остался последний – кудрявый озорной Эмилио, любимец гитары и незамужних сеньорит. Темноволосая до дрожи боялась за него. Лучше бы сама встала в строй, но ее кровь никому не нужна. Жадные мужланы скорее охочи до красоты, до стройных ног под легкомысленным довоенным платьем, до огромных карих глаз в частоколе черных ресниц. Когда идет война, не до любви; только минутная похоть может отодвинуть на задний план пожар, но, утолив ее, снова надо воевать.
Матушка после смерти старших сыновей надолго замолчала, сидела целыми днями у нетопленой печи, глядя в черный зев. Отца давно забрала могила, Эмилио служил республике, а сама Эдит выхаживала больных в госпитале де Тавера. Привычной работы все равно не осталось: поля не сеяны, скотина давно скормлена солдатне.
– Как тебя зовут? Артемьо? Ола! А я Эдит. – Она хотела узнать больше, чем он, волновалась, играла тонкими длинными пальцами по косматой бахроме черной шали. – Так где наш бедолага Эстебан?
– Я не знаю, где он, я просто встретил его в госпитале, – врал Артем неправильными, заученными испанскими фразами.
– В каком госпитале? – Карие глаза недоверчиво приоткрылись, впустили в себя чуточку его любопытства, подержали, подвесив, как терпкое вино в бокале, перед тем как проглотить или выплюнуть.
– Де Тавера.
– Ха-ха-ха, я служу в госпитале де Тавера. – Глаза захлопнулись, выгнав его вон, сразу стало неуютно. Теперь во взгляде горела злость. – Говорите: что надо от больного человека?
– Ладно, ладно. Просто спросил… не знал, как познакомиться с сеньоритой, – неуклюже соврал Артем.
– И это неправда! – Она бесцеремонно схватила его за руку. – Я вижу, вы русский, хоть на русского и не похожи. Зачем глумиться над несчастным? Разве это по‐христиански? Приведите его сюда. Или отведите меня к нему. И вам зачтется на Небесах.
– Ладно, – сдался Артем, – мой командир думает, что этот ваш Эстебан может оказаться замешан… м-м-м… в