– Не волнуйся... ему надоест, и он уйдет.
– Ты в беде, – с тревогой проговорила она. – Утром я поняла – что-то не так, и оказалась права.
– Ничего, с чем бы я не мог справиться, – ответил Коннор.
– Или что не мог бы побороть, – согласилась Беатрис.
– Просто сейчас они решили, что мне требуется небольшая поддержка, чтобы не отклоняться от программы партии.
– Поддержка? – Перепалка между Коннором и Делани теперь стала понятна ей. – Это из-за Олбани, правда? – Ее глаза расширились. – И из-за меня. Тебя связали со мной в газетах, а меня половина Нью-Йорка считает самой распутной женщиной на Уолл-стрит.
Коннор остановился перед ней и пальцем погладил по щеке.
– Все упирается в то, намерен ли я сам управлять собственной жизнью или позволить им руководить мной.
– Как дипломатично ты высказался. Значит, это должно касаться и меня. Тогда, наверное, мне надо уйти и...
– Даже и не думай, – сказал Коннор. – Некоторые вещи я ни с кем не стану обсуждать.
– Но я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, Коннор.
– Надо было подумать об этом до того, как шантажировать меня, – улыбаясь, ответил он.
Он прав, решила Беатрис. Она вела себя неосмотрительно и эгоистично. Он пытался рассказать ей о том давлении, которое на него оказывают, но она отказалась слушать. А сейчас последствия ее действий обрушились на него.
– Расскажи мне, что произошло.
– Не знаю, то ли я переменился, то ли «Таммани»... то ли мы вместе. – Он пробежал рукой по волосам. – До настоящего момента я произносил речи, зарабатывал голоса и занимался своими юридическими делами... в общем, жил так, как я хочу. Потом выходит пара газетных статей... одна о суфражистках, а вторая о твоем банке... и я вдруг уже ничего не могу сделать и никуда не могу пойти без надсмотрщика. Мне указывают, куда идти, с кем встречаться, а с кем не встречаться.
– Они не позволяют тебе видеть меня, – ошеломленно произнесла Беатрис.
– Они не позволят мне отвлекаться ни на кого и ни на что, – он печально улыбнулся, – а ты очень сильно меня отвлекаешь.
– Ты сейчас баллотируешься в конгресс, – виновато сказала Беатрис. – Им приходится защищать свои капиталовложения. Ставки слишком высоки.
Он кивнул.
– И не только для них. Последнее время я очень много думал. Есть огромное количество дел, которое я хочу сделать, чтобы переменить и улучшить многое. И это мой шанс. Я несколько лет добивался такого положения. Надо быть сумасшедшим, чтобы бросить все.
– Значит... – Беатрис почувствовала, что сейчас прозвучит что-то ужасное, и напряглась.
– Значит, я не стану все бросать. – Коннор улыбнулся, призывая на помощь все свое обаяние.
– Как? – Она знала, что он сейчас пытается закончить разговор о том, как будет бороться с давлением «Таммани Холла»; он казался таким уверенным в себе и таким неотразимо настойчивым...
Коннор поиграл бровями, и притянул Беатрис к себе, склонясь к ее губам. «Я как глина в его руках», – подумала она. Но после первого же поцелуя Беатрис уже не могла представить себе ничего настолько ужасного, что могло бы разрушить чистую радость этого момента, его объятий и ощущения его теплоты и жизненной силы. Когда стало понятно, к чему приведет следующий поцелуй, она собрала остатки решимости и стала сопротивляться.
– Может быть, нам не стоит этого делать?
Коннор слегка отодвинулся, чтобы с преувеличенным ужасом посмотреть на нее.
– Может быть, нам надо подождать, пока в газетах появится решение правления корпорации и скандал постепенно утихнет?
– А может, ты просто перестанешь болтать. – Он провел губами по ее шее.
– Но...
– И перестанешь задумываться.
– Но...
– И перестанешь беспокоиться.
Его руки скользнули по ее спине и обвили талию. Она закрыла глаза. Было бы так легко...
– Серьезно, Коннор, – глухим от сдерживаемого желания голосом проговорила Беатрис, отодвигаясь. – Что ты собираешься делать?
Он замер на мгновение, вглядываясь в ее решительное лицо. Его глаза заискрились, как звезды на полночном небе.
– Я заметил, что ты редко отступаешь, если слышишь «нет», – сказал он, медленно прикасаясь своими губами к ее губам. – Как только я окажусь в затрудненных обстоятельствах, я представлю на своем месте тебя.
На следующее утро «Нью-Йорк уорлд» вышла со статьей на первой странице, озаглавленной: «Кандидат защищает известную особу – она вела «душеспасительные» беседы в борделе!»
Но ни Коннор, ни Беатрис не видели этого номера. В своем особняке на Пятой авеню Беатрис проснулась поздно, после того как поздно легла предыдущей ночью, и она вообще не любила, когда запах типографской краски смешивался с ароматом чая и мармелада. На другом конце города Коннор, рано разбуженный Делом Делани, выступил с двумя речами до того, как смог позавтракать, и ему было не до газет.
Но другие увидели эту статью и сопутствующую ей заметку... официальное, взвешенное обращение Объединенной корпорации. Оба печатных материала содержали одну и ту же информацию: в предшествующий день правление корпорации собиралось на заседание, реабилитировало своего президента и единогласно проголосовало «за». Но статья приводила некоторые пикантные детали... такие как признание обвиняемой в том, что она действительно побывала в борделе, а также красочно описывала появление пресловутой «мадам» со штатом своих девиц для того, чтобы разъяснить, с какими целями обвиняемая навестила заведение. Далее цитировалось высказывание «мадам», как в момент водворения обвиняемой из борделя «взорам окружающих, к их радости, предстали ее многоуважаемые подвязки». И еще статья особое внимание уделяла тому, что на заседании присутствовал кандидат в конгресс Коннор Барроу, который отстаивал невиновность миссис фон Фюрстенберг и восхищался ее выдающимся характером.
К счастью для Коннора, большинство избирателей, присутствовавших на завтраке для членов профсоюза «Лосиные рога» и на завтраке для членов немецкой ассоциации булочников, не интересовались газетами... так же как и фабричные рабочие, которые пришли на демократический митинг, состоявшийся в обед на площади в промышленном районе Нижний Ист-Сайд.
После речи, которая получила громкую поддержку, Коннор спустился с обтянутой тканью трибуны, налил себе пива из одного из бочонков, предоставленных «Таммани» для митинга, и пошел по площади. Он пожимал множество рук и останавливался, чтобы поговорить с рабочими, которые обедали тут же, доставая еду из помятых жестяных банок или развернув старые газеты, взятые у уличных разносчиков. Рабочие улыбались ему и с благодарностью прихлебывали пиво. Он выслушивал их, смеялся или сочувствовал, с обостренным вниманием и честностью относясь к их заботам, и они чувствовали это, проникаясь к нему доверием. Когда прозвучал гудок, зовущий их снова на работу, они прощались с ним так, словно он стал им другом.