Сердце вхолостую изнутри отстреливает ударами, и Кире нужно держаться, ей так нужно держаться за что-то… Тепло накатывает волнами. Будоражит кожу изнутри. Вмиг такой горячкой оборачивается, что, кажется, только один выход остался — выпрыгнуть из кожи насовсем…
Рома кончает в нее, все сильнее и сильнее ее за затылок в себя вжимая.
Кира наконец-то отпускает ворот его пальто.
— Неудобно тебе, — шепчет он быстро, — сейчас я придумаю что-то, милая… Кира? Кира!
Ей нужно выползти из машины. С этого узкого сиденья. Она старается и за подлокотник себя поддерживать, и по волосам успокаивающее пройтись ладонью.
Все внутри намешано, наболтано, и рванет сейчас смесь. Ей нужен воздух. Пространство, где и для мыслей появится широкий радиус.
Она понимает, что на грани слез. От горечи осознания движется быстрее, открывая дверцу прямо на трассу. Где изредка машины проносятся мазком. Не готовые тормозить.
Нет, больше нестрашно. Совсем непонятно. Нужно выйти отсюда. Он что-то талдычит сзади, но она не может смотреть на Рому. Слишком много его. Что… что она испытывает? Наверное, перегруз. Стресс.
От неуверенности.
Она сама с собой устала бороться.
Выдохлась и больше не может сомневаться.
Она обнаруживает, что отошла от машины на десяток шагов, когда по шоссе справа рядом грохочет КАМАЗ.
— Кира!
Она оборачивается, а Роман застыл у капота. Неугомонный ветер путает его волосы.
Больно смотреть в его лицо, как прямо на солнце больно поднимать взгляд. Иссушенное усталостью, оно искажено выражением несовместимости: нерешительностью и бешенством.
Кира знает, что он не злится на нее. Из ледяной клетки грудины вырываются рыдания, но почему-то слезы тают до того, как выкатятся из глаз.
— Что, Кира? — оборвано кричит Рома. — Что… такое? Я сделал что-то не то?!
— Все то, — шепчет она, — все то.
Непонятно, различает ли он ее ответ.
Вот и препятствие. Карелин всегда делает все то. Для нее. Она все готова принять, что он делает. Это всегда оборачивается преимуществом для него.
Все всегда оборачивается преимуществом для него.
— Тогда… Почему ты убежала! Почему!
Он вытирает рот рукой, и берет курс по прямой на девушку. Она тут же делает шаг назад, и Карелин дерганно останавливается.
Выглядит столь потерянным и беспомощным, что у Киры над ребрами все рвется наружу. Она хочет пойти обратно к нему, но не может!
— Ничего! — кричит она в ответ. — Мне нужно успокоиться. Одна минута! Просто успокоиться!
— От чего! — ревет он громом столь внезапно, что, кажется, земля под ними способна пошатнуться. — От чего тебе успокаиваться!
Слезы наконец-то собрали достаточно влаги, чтобы вырваться наружу.
Ну вот. Теперь Кире придется сказать. Потому что она больше не выдержит. Не может молчать.
— Непонятно, что ждать от тебя. Я не понимаю. Я не знаю! Все… как в тумане. Я не знаю, как чувствовать себя уверенной… дальше. Я все время сомневаюсь.
— Кира, подойди сюда, — заводит он и рукой показывает, как идти ей.
И он прав. Если она хочет обсуждений, это так не делается. Она стоит впереди машины, бесцельно и глупо. Мимо автомобили трассу обкатывают, а они с Карелином перекрикиваются.
Но Кира не может. Больше, чем на шаг ступить. Обратно.
Она зажимает рот рукой.
— Подойди сюда, — продолжает просить он, — подойди же.
Она мотает головой.
— Я хочу! Но я не могу!
— Я же сказал, что дам тебе гарантии. И я сказал, что распишемся. Я же сказал, что все исправлю.
— Не надо ничего исправлять! Ты — такой, как ты есть! — Она бесцельно оборачивается, а потом снова на него смотрит. — Мне просто нужно время.
— Ты убежала сейчас! После… Говори уже, сейчас же!
— Я не знаю, что ты думаешь на самом деле. Ты хорошо говоришь, Рома. Очень хорошо! Лучше всех! Но иногда… ты не такой совсем! Я хочу быть в… безопасности!
— Ты в безопасности, — дрожащим голосом откликается он, — я не вру и не придумываю, Кира. А вот ты… Может, я тоже хочу быть в безопасности!
— Вот! — орет она. — Ты всегда это делаешь! Выигрываешь словами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он отходит дальше, к багажнику, но через некоторое время возвращается. Кира теперь вообще не знает, как сдвинуться с места.
Десяток шагов по дороге до капота.
— Почему тебе страшно было? Когда мы сексом занимались? Если ты не скажешь прямо, клянусь, мы отсюда никогда не уедем.
Кира старается собрать образы и чувства в кучу, и не смотрит на него:
— Потому что я неуверенно себя… не совсем так себя чувствую. Не могу расслабиться. Я всегда… слишком бурно на тебя реагирую.
Он шепчет что-то, но она разобрать слова не может.
— Ничего, что я тоже бурно реагирую? Нас тут двое, как ты любишь говорить!
Она смотрит на него невидящим взором, слегка раскачиваясь. Он протирает лицо ладонями, и упирается кулаком в капот.
— Тебе хуево сейчас, я знаю. Потому что… как мудак я поступил. Что мне сказать? Я хочу, чтобы ты через это перешагнула, потому что я люблю тебя.
Вот и препятствие. Да ей плевать, что он как мудак поступил. Плевать! Кира готова руками взмахнуть и саму себя по ногам ударить. Она сразу же готова была все простить и забыть. Как увидела его.
Страшно. Вот это и страшно.
— Я тоже хочу перешагнуть это, — медленно говорит она и надеется, что он ее слышит.
— Я соврал тебе, — звенит его голос и прорывается даже сквозь шум мимо мчащейся машины. — Не «может быть», а я хотел малыша. Я сделаю тебе нового. Мне плевать на детей вообще. Хочу твоего и моего ребенка. Нашего.
Ветер, пыль и что-то еще нагнало в его глаза влагу.
— Ребенок… ребенок точно не поймет, если его благородно бросят. Так это устроено, — почти что сочувствующе отвечает она.
Он сжимает челюсти так сильно, что Кире самой больно становится только при взгляде на него.
Ведь он знает, каково это.
Когда тебя бросают.
— Я не способен на благородство, Кира. Я оборвал связь не из-за чести. Я не могу жить без тебя. Я сделал все, чтобы потом ты была жива. У меня тоже были сомнения, как поступить!
— Я люблю тебя, — потеряно говорит Кира. — Я хочу… забыть это все.
Она делает два коротких, неуверенных шага.
— Кира, я умоляю тебя, подойди сюда, — тут же изломом его голос долетает до нее обрывками. — Иди сюда. Подойди сюда! — он ударяет кулаком по ржавому капоту. От отчаяния у него трясутся руки.
Она идет и идет, но останавливается посередине пути.
— Немного осталось, — сипит Карелин и вытирает рот рукой. — Я умоляю тебя.
— Мне страшно, — шепчет она, как в машине несколько минут тому назад.
— Я знаю. Я защищу тебя. Даже от себя. Еще два шага.
Медленными шагами она доходит до Романа. Он порывается прикоснуться к ее лицу, но словно не решается. Хватая его холодную руку, она проводит ею по своей щеке.
Молнией Карелин подхватывает ее и упирает спиной в переднюю дверцу машины. Поцелуи рванные и бесформенные, Кира пальцами задевает кожу его лица. Желает разгладить усталость прикосновениями.
— Прости. Прости, что здесь… и так все. Прижмись ко мне.
— Хорошо. Пожалуйста… Все равно.
Он укачивает ее, и, закрывая глаза, Кира упирается лбом в его подбородок.
— Даже если не все хорошо будет, мы справимся. Мне нужно меньше фильтровать разговоры свои. Привычка такая.
— Мне тоже, — шепчет она. — Просто… не уходи никогда. Возвращайся всегда.
Он стискивает ее так крепко, что Кира цепляется за карманы его пальто.
Когда Рома поднимает ее лицо на себя, она старается дотянуться до чернявых волос, чтобы погладить.
Глядит в ее глаза, и будто не моргает.
— Будешь мне женой. Непослушной, обезбашенной негодяйкой. Про фильмы рассказывать. Стреляться… можешь в меня. И у меня еще денег на бриллианты хватит. Будешь?
Она смотрит на него укоризненно.
— Еще не поженились, а ты уже тренькаешь семейный бюджет на роскошь.
— Роскошь — это когда девчонка тебе «да» отвечает. А все остальное это хуйня на постном масле.