Читать интересную книгу Поэзия США - Анна Брэдстрит

ТОМАС СТЕРНС ЭЛИОТ

ПРЕЛЮДИЯ

© Перевод М. Зенкевич

Густеет зимний вечер в ночь,И запахи чадит жаркое.Шесть часов.Сожженье дымных дней такое,И вот вам ноги обмоталДождливый шквалЛиствою, сброшенною в грязь,Газетами с пустых участков;И бьет, струясь,О ставни, трубы ливень частый.А на углу стоит, дымясь,Извозчичья худая кляча,И фонари зажглись, маяча.

ШЕПОТКИ О БЕССМЕРТИИ

© Перевод А. Сергеев

О смерти Вебстер размышлял,И прозревал костяк сквозь кожу;Безгубая из-под землиЕго звала к себе на ложе.

Он замечал, что не зрачок,А лютик смотрит из глазницы,Что вожделеющая мысльК телам безжизненным стремится.

Таким же был, наверно, Донн,Добравшийся до откровенья,Что нет замен вне бытияОбъятью и проникновению,

Он знал, как стонет костный мозг,Как кости бьются в лихорадке;Лишенным плоти не даноСоединения и разрядки.……………………………

Милашка Гришкина глазаПодводит, чтобы быть глазастей;Ее привольный бюст — намекНа пневматические страсти.

В лесу залегший ягуарМанит бегущую мартышкуПри помощи кошачьих чар;У Гришкиной же свой домишко.

Волнообразный ягуарВ чащобе душной и трясиннойРазит кошатиной слабей,Чем крошка Гришкина в гостиной.

Прообразы живых существВкруг прелестей ее роятся;А мы к истлевшим ребрам льнем,Чтоб с метафизикой обняться.

ГИППОПОТАМ

© Перевод А. Сергеев

Когда это послание прочитало будет у вас, то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в Лаодикийской церкви.

Послание ап. Павла к колоссянам, IV, 16

Гиппопотам широкозадыйНа брюхе возлежит в болотеТяжелой каменной громадой,Хотя он состоит из плоти.

Живая плоть слаба и бренна,И нервы портят много крови;А церковь Божия нетленна:Скала лежит в ее основе.

Чтобы хоть чем-то поживиться,Часами грузный гиппо бродит;А церковь и не шевелится,Доходы сами к ней приходят

Не упадет ’потамьей тушеС высокой пальмы гроздь бананов,А Церкви персики и грушиПривозят из-за океанов.

Во время случки рев с сопеньемНелепый гиппо испускает;А Церковь — та по воскресеньямСлиянье с Богом воспевает.

Днем гиппо спит, а за добычейВыходит в ночь обыкновенно;У Церкви же иной обычай;И спать и есть одновременно.

Я видел, как ’потам вознесся,Покинув душную саванну,И ангелы многоголосоЗапели Господу осанну.

Раскроются ворота рая,И, кровью Агнца окропленный,Он сядет средь святых, играяНа струнах арфы золоченой.

Он паче снега убелитсяЛобзаньем мучениц невинных;Вокруг же Церкви смрад клубитсяВ безвылазных земных низинах.

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

© Перевод А. Сергеев

Nam Sibyllam quidem Cumis ego ipse oculis meis vidi in ampulla pendere, et cum illi pueri dicerent: Σίβυλλα τί θέλεις; respondebat ilia: άποθανείν θελω[69]

Посвящается Эзре Паунду, il miglior fabbro [70].

I. ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО

Апрель, беспощадный месяц, выводитСирень из мертвой земли, мешаетВоспоминанья и страсть, тревожитСонные корни весенним дождем.Зима дает нам тепло, покрываетЗемлю снегом забвенья, лелеетКаплю жизни в засохших клубнях.Лето напало на нас, пронесшись над ШтарнбергерзееВнезапным ливнем; мы скрылись под колоннадойИ вышли, уже на солнечный свет, в Хофгартен,И выпили кофе, и целый час проболтали.Bin gar keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt Deutsch[71],А когда мы в детстве ездили в гости к эрцгерцогу, —Он мой кузен, — он меня усадил на санки,А я испугалась. «Мари, — сказал он, — Мари,Держись покрепче!» И мы понеслись.В горах там привольно.По ночам я читаю, зимою езжу на юг.

Что там за корни в земле, что за ветви растутИз каменистой почвы? Этого, сын человека,Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишьГруду поверженных образов там, где солнце палит,А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок утешенья[72].Ни камни сухие журчанья воды. ЛишьТут есть тень, под этой красной скалой(Приди же в тень под этой красной скалой),И я покажу тебе нечто, отличноеОт тени твоей, что утром идет за тобою,И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.

Frisch weht der WindDer Heimat zuMein Irisch KindWo weilest du? [73]

— Ты преподнес мне гиацинты год назад,Меня прозвали гиацинтовой невестой.— И все же когда мы тогда возвратились из сада,Ты — с охапкой цветов и росой в волосах, я не могГоворить, и в глазах потемнело, я былНи жив ни мертв, я не знал ничего,Глядя в сердце света, в молчанье.        Oed’ und leer das Meer[74].

        Мадам Созострис, знаменитая ясновидящая,Сильно простужена, тем не менееС коварной колодой[75] в руках слыветМудрейшей в Европе женщиной. «Вот, — говорит она, —Вот ваша карта — утопленник, финикийский моряк.(Стали перлами глаза. Видите?)Вот Белладонна, Владычица Скал[76],Владычица обстоятельств.Вот человек с тремя опорами, вот Колесо,А вот одноглазый купец, эта карта —Пустая — то, что купец несет за спиной,От меня это скрыто. Но я не вижуПовешенного. Ваша смерть от воды.Я вижу толпы, шагающие по кругу.Благодарю вас. Любезнейшей миссис ЭквитонСкажите, что я принесу гороскоп сама:В наши дни надо быть осторожной».

          Призрачный город,Толпы в буром тумане зимней зари,Лондонский мост на веку повидал столь многих,Я и не думал, что смерть унесла столь многих[77].В воздухе выдохи, краткие, редкие[78].Каждый под ноги смотрит, спешитВ гору и вниз по Кинг-Уильям-стритТуда, где Сент-Мери Вулнот часы отбиваетС мертвым звуком на девятом ударе.Там в толпе я окликнул знакомого: «Стетсон!Стой, ты был на моем корабле при Милах[79]!Мертвый, зарытый в твоем саду год назад, —Пророс ли он? Процветет ли он в этом году —Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?И да будет Пес подальше оттуда, он друг человекаИ может когтями вырыть его из земли!Ты, „hypocrite lecteur! — mon semblable, — mon frère!“»[80]

II. ИГРА В ШАХМАТЫ

         Она сидела, как на троне, в кресле,Лоснившемся на мраморе[81], а зеркалоС пилястрами, увитыми плющом,Из-за которого выглядывал Эрот(Другой крылом закрыл глаза),Удваивало пламя семисвечников,Бросая блик на стол, откудаАлмазный блеск ему навстречу шел изАтласного обилия футляров.Хрустальные или слоновой костиФлаконы — все без пробок — издавалиТягучий, сложный, странный аромат,Тревожащий, дурманящий, — а воздух,Вливаясь в приоткрытое окно,Продлял и оживлял свечное пламяИ возносил дымы под потолок,Чуть шевеля орнаменты кессонов.Аквариум без рыбГорел травой и медью на цветных каменьях,В их грустном свете плыл резной дельфин.А над доской старинного камина,Как бы в окне, ведущем в сад, виднелисьМетаморфозы Филомелы[82], грубоОсиленной царем фракийским; все жеСквозь плач ее непобедимым пеньемПустыню заполнявший соловейУшам нечистым щелкал: «Щёлк, щёлк, щёлк».И прочие обломки времениСо стен смотрели, висли, обвивалиИ замыкали тишину.На лестнице послышались шаги.Под гребнем пламенные языкиЕе волос в мерцании камина,Словами вспыхнув, дико обрывались.

         «Все действует на нервы. Все. Останься.Скажи мне что-нибудь. Ты все молчишь.         О чем ты думаешь? О чем ты? А?Я никогда не знаю. Впрочем, думай».— Думаю я, что мы на крысиной тропинке,Где мертвецы накидали костей.

         «Что там за стук?»                                 — Ветер хлопает дверью.«Какой ужасный шум. Что ветру надо?»                             — Ничего ему не надо. «Послушай,Ты ничего не знаешь? Ничего не видишь? НичегоНе помнишь?»

— Я помню:Были перлами глаза.

«Ты жив еще? Ты можешь мне ответить?»                                                             — НоО О О Шехекеспировские шутки —

Так элегантноТак интеллигентно

«А что мне делать? Что мне делать?С распущенными волосами выбежатьНа улицу? А что нам делать завтра?Что делать вообще?»                            — С утра горячий душ,Днем, если дождь, машина. А теперьМы будем в шахматы играть с тобой,Терзая сонные глаза и ожидая стука в дверь.         Когда мужа Лил демобилизовали,Я ей сказала сама, прямо, без никаких:Прошу заканчивать: пора— Альберт скоро вернется, приведи себя в порядок.Он спросит, куда ты девала деньги, что он тебеОставил на зубы. Да-да. Я сама не слыхала.Не дури, Лил, выдери все и сделай вставные.Он же сказал: смотреть на тебя не могу.И я не могу, — говорю, — подумай об Альберте,Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,Не с тобой, так другие найдутся, — сказала я.— Вот как? — сказала она. — Еще бы, — сказала я.— Ну так спасибо, — сказала она, — договаривай до конца.Прошу заканчивать: пораНе хочешь, так делай, что хочешь, — сказала я.Раз ты не сумеешь, так другие сумеют.Но если он тебя бросит, так не без причины.Стыдись, — говорю я, — ты стала развалиной.(А ей всего тридцать один).— А что я могу, — говорит она и мрачнеет, —Это все от таблеток, тех самых, ну чтобы…(У нее уже пятеро, чуть не загнулась от Джорджа.)Аптекарь сказал, все пройдет, а оно не прошло.— Ну и дура же ты, — сказала я.Скажем, Альберт тебя не оставит, — сказала я, —Так на черта ж ты замужем, если не хочешь рожать?Прошу заканчивать: пораВ воскресенье Альберт вернулся, у них был горячий                                                                            окорок,И меня позвали к обеду, пока горячий…Прошу заканчивать: пораПрошу заканчивать: пораДобриочи, Билл. Добрночи, Лу. Добрпочи, Мей.Добрночи. Угу. Добрночи.Доброй ночи, леди[83], доброй ночи, прекрасные леди,                                                                  доброй вам ночи.

III. ОГНЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ[84]

         Речной шатер опал; последние пальцы листьевЦепляются за мокрый берег. ВетерПробегает неслышно по бурной земле. Нимфы ушли.Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою.На реке ни пустых бутылок, ни пестрых оберток,Ни носовых платков, ни коробков, ни окурков,Ни прочего реквизита летних ночей. Нимфы ушли.И их друзья, шалопаи, наследники директоров Сити,Тоже ушли и адресов не оставили.У вод леманских сидел я и плакал…Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою,Милая Темза, тише, ибо негромко я и недолго пою.Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей,Кроме хихиканья смерти и лязга костей.

Сквозь травы тихо кравшаяся крысаТащилась скользким брюхом по земле,А я удил над выцветшим каналомЗа газовым заводом в зимний вечерИ думал о царе, погибшем брате,И о царе-отце, погибшем прежде.В сырой низине белые тела,С сухой мансарды от пробежки крысьейПорою донесется стук костей.А за спиною вместо новостейГудки машин: весной в такой машинеК девицам миссис Портер ездит Суини.Ах льет сиянье месяц золотойНа миссис Портер с дочкой молодойЧто моют ноги содовой водойEt О ces vois d’enlants, chantant dans la coupole![85]

Щёлк щёлк щёлкУпрек упрек упрекОсиленной так грубо.Терей

         Призрачный городВ буром тумане зимнего полудняМистер Евгенидис, купец из Смирны, —Небритость, полный карман коринки,Оценка-страховка-фрахт, Лондон, —Пригласил на вульгарном французскомОтобедать в отеле «Кеннон-стрит»,После — уикенд в «Метрополе».

         В лиловый час, когда глаза и спиныИз-за конторок поднимаются, когда людскаяМашина в ожидании дрожит, как таксомотор, —Я, Тиресий[86], пророк, дрожащий между полами,Слепой старик со сморщенною женской грудью,В лиловый час я вижу, как, с деламиРазделавшись, к домам влекутся люди,Плывет моряк, уже вернулась машинистка,Объедки прибраны, консервы на столе.Белье рискует за окно удрать,Но все же сушится, пока лучи заката не потухли,А на диване (по ночам кровать) —Чулки, подвязки, лифчики и туфли.Я, старикашка с дряблой женской грудью,Все видя, не предвижу новостей —Я сам имел намеченных гостей.Вот гость, прыщавый страховой агент,Мальчишка с фанаберией в манере,Что о плебействе говорит верней, чемЦилиндр — о брэдфордском миллионере.Найдя, что время действовать настало,Он сонную от ужина ласкает,Будя в ней страсть, чего она нималоНе отвергает и не привлекает.Взвинтясь, он переходит в наступленье.Ползущим пальцам нет сопротивленья,Тщеславие не видит ущемленьяВ объятьях без взаимного влеченья.(А я, Тиресий, знаю напередВсе, что бывает при таком визите, —Я у фиванских восседал воротИ брел среди отверженных в Аиде.[87])Отеческий прощальный поцелуй,И он впотьмах на лестницу выходит…

Едва ли зная об его уходе,Она у зеркала стоит мгновенье;В мозгу полувозникло что-то вроде«Ну, вот и все», — и выдох облегченья.Когда в грехе красавица, она,По комнате бредя, как бы спросонья,Рукой поправит прядь, уже одна,И что-то заведет на граммофоне.

         «Музыка подкралась по воде»[88]По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.О Город, город, я порою слышуПеред пивной на Лоуэр-Темз-стритПриятное похныкиванье мандолины,А за стеной кричат, стучат мужчины —Там заседают в полдень рыбаки: а за другой стенойВеликомученика своды блещут несказанноПо-ионийски золотом и белизной.

                      Дегтем и нефтью                      Потеет река                      Баржи дрейфуют                      В зыби прилива                      Красные паруса                      Терпеливо                      Ждут облегчающего ветерка.

                      Бревна плывут                      Возле бортов                      К Гринвичу                      Мимо Острова Псов.                                  Вейалала лейа.                                  Валлала лейалала

                      Елизавета и Лестер                      В ладье с кормой                      В виде раззолоченной                      Раковины морской                      Красный и золотой                      Играет прилив                      Линией береговой                      Юго-западный ветер                      Несет по теченью                      Колокольный звон                      Белые башни                                 Вейалала лейа                                 Валлала лейалала

«Место рожденья — Хайбери. Место растленья —Ричмонд. Трамваи, пыльные парки.В Ричмонде я задрала колениВ узкой байдарке».«Ногами я в Мургейте, а под ногамиСердце. Я не кричала.После он плакал. Знаете сами.Клялся начать жить сначала».            «В Маргейте возле пляжа.            Я связь ничего            С ничем.            Обломки грязных ногтей не пропажа.            Мои старики, они уж не ждут совсем            Ничего».                              ла ла

Я путь направил в Карфаген

Горящий горящий горящийО Господи Ты выхватишь меняО Господи Ты выхватишь

горящий

IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ

Флеб, финикиец, две недели как мертвый,Крики чаек забыл и бегущие волныИ убытки и прибыль.                              Морские теченья,Шепча, ощипали кости, когда он, безвольный,После бури, вздымаясь и погружаясь,Возвращался от зрелости к юности.                                                      Ты,Иудей или эллин под парусом у кормила,Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты.

V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ

            После факельных бликов на потных лицахПосле морозных молчаний в садахПосле терзаний на пустошах каменистыхСлез и криков на улицах и площадяхТюрьмы и дворца и землетрясеньяГрома весны над горами вдалиОн что жил ныне мертвМы что жили теперь умираемНабравшись терпенья            Нет здесь воды всюду каменьКамень и нет воды и в песках дорогаДорога которая вьется все выше в горыГоры эти из камня и нет в них водыБыла бы вода мы могли бы напитьсяНа камне мысль не способна остановитьсяПот пересох и ноги уходят в песокО если бы только была вода средь камнейГоры гнилозубая пасть не умеет плеватьЗдесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоятьИ не найдешь тишины в этих горахНо сухой бесплодный гром без дождяИ не найдешь уединенья в этих горахНо красные мрачные лица с ухмылкой усмешкойИз дверей глинобитных домов            О если бы тут вода            А не камни            О если бы камни            И также вода            И вода            Ручей            Колодец в горах            О если бы звон воды            А не пенье цикад            И сухой травы            Но звон капели на камне            Словно дрозд-отшельник поет на сосне            Чоч-чок дроп-дроп кап-кап-кап            Но нет здесь воды

            Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я,Но когда я гляжу вперед на белеющую дорогу,Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой,Неслышный, в плаще, и лицо закуталИ я не знаю, мужчина то или женщина,— Но кто он, шагающий рядом с тобой?

            Что за звук высоко в небеМатеринское тихое причитаньеЧто за орды лица закутав роятсяПо бескрайним степям спотыкаясь о трещины                                                                 почвыВ окружении разве что плоского горизонтаЧто за город там над горамиРазваливается в лиловом небеРушатся башниИерусалим Афины АлександрияВена ЛондонПризрачный

            С ее волос распущенных струитсяСкрипичный шорох колыбельный звукНетопырей младенческие лицаВ лиловый час под сводом крыльев стукНетопыри свисают книзу головамиИ с башен опрокинутых несетсяКурантов бой покинутое времяИ полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.

            В этой гнилостной впадине меж горамиТрава поет при слабом свете луныПоникшим могилам возле часовни —Это пустая часовня жилище ветра,Окна разбиты, качается дверь.Сухие кости кому во вред?Лишь петушок на флюгереКу-ка-реку ку-ка-рекуПри блеске молний. И влажный порывПриносящий дождь

            Ганг обмелел, и безвольные листьяЖдали дождя, а черные тучиНад Гимавантом[89] сгущались вдали.Замерли джунгли, сгорбись в молчанье.И тогда сказал громДАДатта: что же мы дали?Друг мой, кровь задрожавшего сердца,Дикую смелость гибельного мгновеньяЧего не искупишь и веком благоразумияЭтим, лишь этим существовалиЧего не найдут в некрологах нашихВ эпитафиях, затканных паукамиПод печатями, взломанными адвокатомВ опустевших комнатах нашихДАДаядхвам: я слыхал, как ключОднажды в замке повернулся однаждыКаждый в тюрьме своей думает о ключеКаждый тюрьму себе строит думами о ключеЛишь ночью на миг эфирное колыханьеЧто-то будит в поверженном Кориолане.ДАДамъята: лодка веселоИскусной руке моряка отвечалаИ море спокойно и сердце веселоМогло бы ответить на зов и послушно забитьсяПод властной рукой

                                     Я сидел у каналаИ удил, за спиною — безводная пустошьНаведу ли я в землях моих порядок?Лондонский мост рушится рушится рушитсяPoi s’ascose nel foco die gli affina[90]Quando fiam uti chelidon [91] — О ласточка ласточкаLe Prince d’Aquitaine à la tour abolie[92]Обрывками этими я укрепил свои камниТак я вам это устрою. Иеро́нимо снова безумен.Датта. Даядхвам. Дамъята[93].                   Шанти шанти шанти[94]

УИЛЬЯМ КАРЛОС УИЛЬЯМС