видать, сегодня тут более старого жильца Досхийского, нежели я.
Бьют челом и плачутся тебе, человече, сироты божии, Досхия жильцы. Тебе, человече добрый, на худого недоброго соплеменника твоего. Пришел он из вотчины своей, из райского мира к морюшку нашему, чтобы кормитися из него и достаток нажить. Долго алчности избегал, пока не понял беззащитности нашей, и стал побивать наше племя. Брал бы хотя из того, что попадалось ему в тенеты. Сколько их развешивал худой человек по водам нашим! Тонка их пряжа, да зело прочна. Нет у нас шипов тех, коими бы помогли братьям, попавшим в те мережи, нет у нас и зубов таких, коими могли бы мы сети изорвать. Косяки косяков, стада стад сгинули от глада и неподвижности в призрачных объятиях ахановых! Не приходил за ними худой человек, ибо не надобно и ему столького. Так почто же он развешивал столько сетей в наших водах?
Так и передай своим, что сказано тебе, ибо видим все мы, каков ты смирнехонек, а значит, и добр, ибо сказала же Белуга-оттуга, что спас ты ее перед уходом к нерестилищу!
Наверху закипали волны нового шторма. Человек дрогнул, и рыбам почудилось, что он согласно кивнул Сарганушке-дедушке. Вдохновленные таким обхождением, они оживились и заговорили бы сообща, если бы не присутствие Осетра-воеводы. Да и начала уже свою речь Камбала безбокая:
— Распочну и я слово свое про обиды. Подхожу я к самому берегу понюхать полыни, дух какой приятен и и крепок, да так, что проникает в наш мир, напоминая чистые ямы, куда уходим зимовать в лютые холода.
Из народа:
— Эхма, вспомнила что! Медуза-обуза в тех ямах залегла, лишив жильцов Досхия уюта и пристанища!
Камбала безбокая:
— Знаю доподлинно, как там, в их мире славно, ибо только видно мне тот мир, но и слышно, о чем говорят люди, идя мимо воды, чему рады, о чем поют, о чем плачут...
Из народа:
— Разве же плачут люди?
Камбала безбокая:
— И правда, как послушаешь, как поглядишь на их мир, так и подумается, что не знают они горе-беду и слезы.
Из народа:
— О-о-ох! А-а-ах ты!
Камбала безбокая:
— Меж собою не всегда добры люди. Но про то расскажу я вам после, когда уйдет спасатель. Нельзя ему задерживаться у нас долго, иначе разучится он говорить по-людски и ходить по суше.
Ох, человече, человече! Поместился на берегу самого милого и сладкого моря под именем Досхий! Подле гор и степи, где есть жирная суша, на которой ты выращиваешь добрые пшеницы и жита. Есть у тебя дубравы и сады. Полны духмяных древес и плодов они: виноградов, яблонь, жерделей, груш и вишен. И все это, сокровенное твое, тебе дано, тебе служит, на ветвях, как на руках.
Но не только плоти сокровища те предназначены угождать. Но и для души пища изобильная. Красиво все в мире твоем. И царят в нем краснопеснивые пернатые. Услаждают они слух твой и сердце твое радуют голосами своими.
По погребам твоим, господарь-человек, сколько понапихано яств: калачей да пирогов, блинов да киселей, гусей жареных, хлебов ситных. Полны чаны разносолов, моченых яблок, редьки и ягоды всяческой. Тяжелы гирлянды чеснока и лука, перца горького и сладкого. Есть меды в чанах и квас. Есть же у тебя и озера с медами. И кто хочет, изопьет прямо из оттуда. Спи у такого озера, прохлаждайся. Дыши ароматами, коих букет: из корицы да имбиря, гвоздики да кардамона да еще разного пряного коренья.
Разве мало тебе, человече? Море богато. Бери из него, но разумно!
Так и передай слово Камбалы безбокой. Так вот и перескажи!
Осетр-воевода:
— Поглядите-ко на знаки извечных ракушек, что покоятся в самых глубоких, самых чистых ямах — зимних квартирах наших... Что завещано в тех знаках нам? Тащи сюда, Краб глазастый, скрижаль нашу. Да гляди не повреди ее клешнями корявыми, ишь как хрупка она. Читай!
Краб глазастый:
— Я, Природа-мать, которая в муках и радости родила и сушу и Досхий, благословляю вас, детей моих, беречь все это веки вечные!
Дети мои, слушая эту грамоту, примите ее к сердцу, и не станет оно лениться, а будет в трудах крепчать.
Обращаюсь я не только к народу моря, но и к тем, кто вышел из моря.
Хожу я за вами, дети мои, наущаю уму-разуму. Мною направляются и стопы человечии. Когда человек оступается, успеваю поддержать его, поучая: уклонись от зла, сотвори добро, найди мир, отгони зло и живи во веки веков. А человек при этом, слыша наставление, думает, что совесть его с ним говорит...
На том и кончил читать Краб глазастый.
Осетр-воевода:
— Возвращайся в вотчину свою, ибо поверили мы тебе, человече! Поведай соплеменникам, что познал ты у нас.
Оглядел Осетр-воевода народ Досхийский и воскликнул:
— Ну, что, други, давайте разом подмогнем гостю нашему выйти на свет и ветер! Там шторм и кипит вода. Скоро шторм доберется и до нашей глубины придонной. Уйдемте в ямы, поторопимся, но сначала проводим гостя.
Сгрудившись, рыбы подняли человека и понесли его к берегу, открытому, с пенными заедами, словно рот гигантского голодного птенца.
Глазами, омытыми глубокой водой, ставшими столь же чистыми, как сама вода моря, Руснак увидел новое небо и новую землю.
ПЕРВЫЙ КУБ
Андрюха проснулся. Будильник еще не подобрался к назначенному часу. Он зазвенит, когда Андрей Колосов, наскоро перехватив кружку молока с хлебом, поцеловав мать, уже побежит по сонной августовской улице, где в жухлой траве обочины зоркие домашние птицы вовсю подбирают рассыпанные ночными рейсами последние зерна нового хлеба.
Валентина Колосова — массивная, медленная — посмотрит сыну вослед и почему-то — бывает такое у женского пола, да еще в таком солидном возрасте — всплакнет. И заболит у нее сердце. И не отпустит до самого начала праздника. А когда круговерть небывалого гулянья, какое здешним местам и не снилось, уже начнет потихонечку, словно добрый штормяга, закипать музыкой и голосами, гудом грузовиков, везущих высокопробный бетон к котловану, Валентина забудет всякую всячину жизни своей неудавшейся. Накинет на могучие плечи тонкую пуховую шаль белую и пойдет с людьми в степь и узнает, что этот праздник — праздникам праздник. И снова заплачет.