не потерял памяти. Подумал: не кулаком ударил, не кулаком. Быстро подхватился, погнался за карабкающимся на бруствер человеком. Успел схватить за ногу. Сильно рванул на себя. Глаза запорошило пылью.
— Убью-у! — закричал беглец. Но Никита уже завернул ему руку с небольшим гаечным ключом и ударил по шее.
— Ууууу! — завыл человек. И Никита узнал его.
— Вася?! Это ты, Вася?
— Бррригадиррр! Отпусти, прошу! — Вася пытался вырваться еще раз. Рванулся, но боль в суставах завернутой за спину руки дала себя знать, и он снова взвыл, выругался.
— Ты зачем ударил меня, Вася?
— Отпусти руку. Больно!
— Посмотри, зараза, что ты сделал мне! — закричал Никита, не отпуская руки.
— Не могу посмотреть, больно повернуться и темно...
Никита отпустил Васю. Тот сел наземь и еще раз выругался, потирая руку.
— Вывихнул ты мне ее, бригадир. Как теперь работать?
— Успокойся! Работать в бригаде ты больше не будешь!
— Это почему же?
— Вредитель ты!
— Я? Вредитель! Это надо еще доказать! Может, я пришел подремонтировать машину.
— Ночью? Видать, в темноте перепутал — в чужой экскаватор залез?
— Может, и так...
— Ясно!
— Что тебе ясно?
— То, что ты тип. Браконьер и вредитель. Судить будем тебя.
— Кто судить? Ты? Тоже мне судья нашелся!
— Ладно, — успокаиваясь, проговорил Никита. — Скажи, зачем ты копался там? — Подождал ответа. Его не было. — Выходит, что все поломки на твоей совести. Кран ты тоже?
— Кран! — закричал Вася. — И кран. И все поломки. И все другие неурядицы. Все я! Я! Я! Я! — орал Вася. — И то, что котлован стали копать на полгода позже, все я. И отсылал технику строить санаторий. Я подсунул в котлован мины и снаряды. Я мамонта закопал, чтобы остановить работы... Я!
Никита опешил.
— Ты сумасшедший?
— Да! Да! Чокнутый! Я — чокнутый, — закружился Вася, приплясывая.
— Вот то-то же и есть! Вот именно! Темнота беспросветная. И вредитель! Иди домой, завтра иначе будем разговаривать.
— Ничего завтра не будет! — ответил на это Вася.
— Еще как будет!
— Ты спробуй докажи. Тебе же никто не поверит!
Выпалил и пошел прочь. Никита шагнул было следом. Но тут же остановился. Вполголоса выругался. И ему показалось, что вся эта нелепица ему пригрезилась.
Чтобы Вася... Чтобы он... Чушь какая-то. Бред. Да что ему тут понадобилось? Насос, что ли, в огород хотел поставить? Никита долго еще стоял потерянно. Чувствовал, как саднит переносица. Потом двинулся следом за ушедшим Васей.
Перед тем как пойти в общежитие, Никита заглянул в медпункт. Дежурная фельдшерица заклеила ссадину пластырем. Молча. Не впервой у нее такая работа по ночам.
Никита пошел к морю. Из головы никак не шли бредовые выкрики Васи. У Фелюжьего носа опустился на корточки, долго глядел на именослов, высверленный в железе. Потом перевел взгляд на море. Оно было тихим. И вот в самой глубине этой огромной тишины загорелся костер. Так ало и дружно горит только сметанная скирда новой соломы. И горело в море так же недолго. Неужели сейнер? Но тут же Никита понял, что Это ночной мираж. Но мираж, снова затревожило душу, из ничего не бывает... Значит, где-то сгорело... Вороной вспомнил, что на той стороне залива — автострада. Возможно, автомобиль, авария... Нет, отмахнулся Никита от мрачных картин воображения. За автострадой поля. Видно, сгорела скирда... Где-то за горизонтом в небо воткнулся луч мощного прожектора. Казалось, что свет бьет из самой пучины. Вроде из-под воды. Даже немного жутковато стало от этого зрелища. Луч погас. Никита поднялся и пошел восвояси. Завтра предстоял нелегкий день.
Долго стучался в общежитие. Дежурная, узнав Никиту, ворчать не перестала. Поглядывала на его лицо со значением. Наконец не выдержала. В спину уходящему по лестнице на свой этаж бросила:
— Жинка приехала из командировки, ждет с вечера, а его носит где-то...
Дверь, едва Никита звякнул ключами, отворилась.
— Что с тобой, Китушка? — Марина испуганно прикоснулась к наклейке на лице мужа.
— В темноте ударился, наткнулся на сук.
— Обманываешь... — Марина вздохнула, улыбнулась, пытаясь скрыть беспокойство. — Загулял, мой милый... Так мне, старой, и надо...
— Давай-ка позавтракаем, — предложил Никита. — Спать некогда. Скоро на работу.
В МОРЕ
Давно Жменя к сетям не шастал. Руснак знает: давно уж. Евграф ночи напролет глаз не смыкал, стерег момент, когда же сосед на разбой пойдет. Все иначе теперь меж ними. Жменя больше не бахвалится, — неуловим. Достал его Руснак и жестоко наказал. Чуть Жменя жизнью не поплатился. Не может теперь Жменя, черным оком на хату Руснака кося, сказать обидное в адрес рыбинспектора. Отплатить хочет Жменя Руснаку, а как сделать это, не придумал пока. Ничего, что-нибудь придумается, жизнь подскажет. От оконца не отходит Жменя. Знает он Руснака. По одной походке определяет, пойдет ли старый ночью берегом Досхия слушать море. Пойдет — обязательно наслушает каина. Не Жменю — так другого. Вынюхает старый, по следам на песке вызнает: есть в море разбой.
Не рано и не поздно в этот вечер прошел Руснак через двор. Походка не боевая. Слабо как-то руками машет. Видать, совсем не то настроение у старого.
Прежняя сеть поистрепалась. Новую достал Жменя. И цветом подходящую, и ячеею что надо. Рыба да снасть — нелегкая ноша. Самому не справиться.
Жена как чувствовала, что без нее не обойтись мужику. Тот едва рот открыл, чтобы позвать ее на срезку, согласилась. Легли с вечера пораньше, чтобы до первых петухов выйти. Ночь начиналась подходящая. Шторм затихнет к утру. Обнимая задубевшими, покрученными ревматизмом руками тяжело дышащую подругу жизни, аханщик, чтобы не молчать, обронил: «Осенеет...» Жена тоже, чтобы не молчать, возразила: «Бабье лето, не забудь...» Аханщик хрипло хохотнул, хрустко прижал к себе жену и вдруг обеспокоился, разъял руки и отвалился навзничь. «Ты чего это, Жменя?» — приподнялась на локоть Санька. «Что-то сердце затрепеталось», — ответил он устало. «Говорю тебе, брось дымарить. Какие твои годы! Внуки скоро пойдут, поберегся бы...» Жена протяжно зевнула и стала умащиваться