действительно хватаю?
— Ха, я имею в виду… ты голодный, склонный к захвату, обладанию.
— Теперь я хватаю! Надо же!
— Ты схватил меня, разве не помнишь? В тот первый раз, когда мы были в саду парламента. Сказал, что хочешь обсудить какой-то долгосрочный вопрос в её расписании, забыл?
— Конечно, помню. Здесь довольно удобно, как тебе кажется? Если бы не пришлось уезжать так скоро, наверное, стоило бы укрепить эту кровать…
— И на её дне рождения, в следующем году. Ты сказал, что хочешь устроить для неё что-то особенное, потому что это будет её шестидесятилетие. Тогда ты схватил меня, почти сразу, как только я осталась одна, в тенистой беседке.
— Я схватил тебя? Ты уверена, что это был я?
— Кто ж еще?
— Я думал, ты хочешь, чтобы тебя схватили.
— Возможно.
— А она так делает?
— О, почему ты всегда спрашиваешь меня о ней?
— Я очарован. Всё в тебе меня завораживает. Возможно, поэтому мне интересно знать, как ты проводишь время с ней?
— Разве недостаточно знать того, что происходит между нами? Так ли обязательно сравнивать — это не соревнование.
— Как же иначе? Стремление сравнивать является таким же базовым, как и любое другое. Я бы хотел посмотреть на то, как вы общаетесь.
— Посмотреть? Ты действительно хочешь это видеть?
— Я слишком о многом прошу?
— Септаме, уж не намекаешь ли ты, чтобы мы втроем…? Это было бы слишком… Я не могу… в любом случае, она бы никогда…
— Нет, конечно, нет. Когда ты со мной, я хочу, чтобы ты была только моей.
— Но что тогда?
— Только посмотреть, только на секунду увидеть тебя с ней.
— Она все равно не согласится…
— Я знаю. Я и не ожидал от неё этого. Но если бы я спрятался в каком-нибудь потайном месте, как в древних трагедиях, знаешь?
— Выбрось это из головы. Сосредоточься лучше на нас.
— Чем больше я это делаю, тем больше хочу видеть и знать тебя во всех твоих ипостасях, во всех настроениях и страстях, в том числе и с ней. Только один раз, одним глазком… Ведь это было бы так легко осуществить — я могу найти такие средства, каких не найдет ни один обычный человек или журналист.
— О, боги, ты всерьёз думал об этом. Серьёзно думал!?
— Серьёзно, да. А что, это так много значит?
— Это может стоить мне работы, карьеры, положения! Она же президент!
— Она президент ещё тринадцать дней, как я септаме ещё тринадцать дней. Всё это не имело особого значения раньше, а сейчас с каждым днём значит всё меньше. Имеет значение только то, что она — женщина, ты — женщина.
— Но…
— Мы снимаем свою значимость вместе с одеждой. Это единственное, что имеет значение. Не титулы. Они имеют вес только на публике, но не в такие моменты, когда мы чисты, совершенны. Я только мужчина сейчас, моя Вирисс, — любопытный и отчаявшийся узнать. Не политик.
— Но если… если…
— Я бы защитил тебя. Нет совершенно никакого риска. И мы так близко к концу этого мира, в преддверии следующего, так какая разница? Все правила теперь под вопросом, законы размыты. И я прослежу, чтобы с тобой ничего не случилось. Клянусь. Даже если что-то пойдёт не так, тебя это никак не затронет. Только пообещай, что сделаешь это. Скажи "да". Только для меня. Прошу.
— Да…
* * *
Проблема Симуляции обычно относилась к числу проблем, настолько далеко выходящих за привычные рамки, что они заслуживали написания с большой буквы. Проблема была морального характера, как и все действительно неразрешимые проблемы.
Главным образом она сводилась к вопросу: "Насколько достоверной с моральной точки зрения должна быть жизнь, чтобы иметь право именоваться таковой?”
Моделирование хода грядущих событий в виртуальной среде имело целью понять, как те или иные действия отразятся на ходе вещей, предоставляя возможность корректировки этих действий в различных вариантах моделируемой проблемы, постепенно усовершенствуя их таким образом, чтобы желаемый результат был достигнут с максимальной эффективностью. Едва ли подобное прогнозирование являло собой что-то новое — во многом оно было соотносимо с работой ИИ, и предшествующих вычислительных матриц, компьютеров и даже механических или гидрологических, к примеру, устройств, вроде шарикоподшипников, весов, пружин или клапанов, а также, как когда-то воображали восторженные оптимисты, экономических моделей.
Но, заходя ещё дальше, можно было обнаружить, что такие моделирования впервые произошли в умах ещё не вполне разумных существ, в затерянных доисторических эпохах и независимо от вида. Если же не быть слишком строгим в определениях, то можно утверждать, что первые симуляции свершились в головах — или других соответствующих частях тела, что во многом зависело от видовой принадлежности — вероятно, вскоре после того, как обладатели оных развили теорию разума и начали думать о том, как манипулировать другими вместилищами предоставленного эволюцией дара, обеспечивая себе тем самым доступ к пище, укрытию, возможностям продолжения рода или более высокому социальному положению.
Мысли вроде: "Если я сделаю это, то она/он сделает то, а если не сделаю, то…" у существ, озабоченных добычей огня, и неспособных объяснить существование льда, пара, воздуха, неба — равно как и что-либо вообще объяснить — были, вероятно, началом первых симуляций, независимо от того, насколько бледным, ограниченным невежеством и предрассудками, а также опутанным пещерными страхами и вытекающими из них фантазиями мог быть процесс. Они также, вероятно, стали началом линии, ведущей через обсуждения деревенских старейшин, разрозненные научные эссе, блок-схемы, военные стратегии и первые компьютерные программы к таким сверхдетальным симуляциям, в которых можно было наглядно — объективно, статистически, научно — продемонстрировать, как всё это работает.
Задолго до того, как разум добрался до звезд, он должен был сжиться с мыслью, что ни одно важное решение с крупномасштабными или долгосрочными последствиями не принимается без проведения анализа, в противном случае никуда бы он не добрался. Проблемы моделирования на раннем этапе, как правило, ограничивались отсутствием вычислительных мощностей для проведения достаточно подробного анализа или разногласиями относительно того, какими должны быть начальные условия.
И только позднее, примерно во время, когда цивилизация разрабатывала технологию, которую можно было без обиняков назвать искусственным интеллектом, проявлялась истинная природа проблемы моделирования.
Как только разум обретал способность надежно моделировать целые популяции в своей симулированной среде, на уровне детализации и сложности, предполагающих, что индивидуумы в этой симуляции имеют независимое существование, возникал вопрос: насколько богоподобным и жестоким он имеет право быть?
Большинство проблем, даже кажущихся крайне сложными, можно было решить с помощью симуляций, которые с лёгкостью моделировали гибкие многоуровневые концепции, вроде общественного мнения или вероятных реакций чуждых обществ, используя