Читать интересную книгу Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

— Это? Знаменитая Клавдия Рыжова. Не признали свою невесту. Ай–ай!.. — засмеялась она. — Помните — Антон Иванович?..

Лаврентьев помнил разговор о невестах, но не мог понять, отчего так самозабвенно Антон Иванович расхваливал эту женщину и откуда у него до женитьбы шли колебания: Марьяна или Клавдия. Марьяна — миленькая, славненькая. Клавдия?.. Какая–то холодная, надменная. «Вернется — сам раздумывать не станешь», — уверял Антон Иванович. Не о чем, собственно говоря, и раздумывать. Ничего привлекательного в этой Клавдии нет.

Рассуждал так с собой Лаврентьев и смотрел, смотрел на Клавдию, смотрел до тех пор, пока Клавдия не почувствовала, что ее разглядывают, и не повернула лицо в сторону Лаврентьева. Глаза их встретились. Лаврентьев не выдержал холодного безразличия в пристальном взгляде Рыжовой, сделал вид, что его заинтересовала какая–то бумажка на столе, и снова опустил глаза. Ему казалось, что рыжеволосая все еще смотрит на него. Он вертелся, перешептывался с Носовым, говорил какие–то пустяки Антону Ивановичу, наклоняясь к нему за спиной Дарьи Васильевны, лишь бы не смотреть в зал. Но в такой борьбе человека с самим собой чаще всего побеждает слабая его сторона. Не одолел себя и Лаврентьев, все–таки взглянул, быстро, исподлобья. Клавдии на месте не было. Она стояла в конце зала у дверей, разговаривала с. Елизаветой Степановной. Лаврентьев пытался убедить себя, что ему стало легче с ее уходом, и не мог. Ему хотелось, чтобы Клавдия по–прежнему сидела здесь, перед ним, и даже пусть бы тревожила его своим упорным и холодным взглядом.

— Свояченица приехала? — шепнул он Антону Ивановичу, не совсем уверенный, таким ли словом определяется степень родства председателя с сестрой его жены.

— Ага. Перед самым вечером. Ночь не спавши. Злая. Меня уже успела отсобачить. У вас, говорит, тут и агрономы, и председатели, и бригадиры, а крыс развели в хранилищах. Семенники жрут. Даст она нам жару, Петр Дементьевич. Самим, заместо котов, крыс ловить придется. Говорил тебе — солдат в юбке…

«Совсем другое ты говорил», — подумал Лаврентьев, не разделяя веселого настроения председателя.

Торжественное заседание окончилось пением гимна. Затем Антон Иванович объявил перерыв, и Пронина, выйдя из–за кулисы, сделала сообщение:

— Через пятнадцать минут, товарищи, коллектив драматической самодеятельности просит вас просмотреть нашу новую постановку. В главных ролях Александра Звонкая, Николай Жуков и Люся Баскова.

Известие было принято шумно. Драмкружок не действовал уже много лет, о нем позабыли — существует ли, и вдруг — новая постановка! Как ни хорошо кино, а и театра хочется: свои артисты, живые голоса. Асютка за бесприданницу переживает, Николай Жуков, шофер, золотой цепкой на жилете поигрывает — приказчик!

— Качать Звонкую! Баскова где? Николай! Даешь сюда Ирину Аркадьевну! — воодушевилась молодежь.

— Друзья, друзья! Что вы, что вы! Мои годы… — отбивалась, отшучивалась Ирина Аркадьевна.

Лаврентьев тем временем протискивался к дверям. Что его туда тянуло? Клавдия? Но она уже исчезла. И на улице ее не было. Там стояли на морозце, курили, разговаривали:

— …Да-а, значит. Тут я как шарахну гранатой…

— Лежим на снегу, небо в звездах, студеное, а не шелохнись: противник в сорока метрах…

— День идем, два… третий. Кругом лес да болота, хоть головой о дерево бейся, но приказ выполни. А как выполнишь? Заплутались.

Кто там говорит в февральской тишине? Чьи это голоса?

Подошел Павел Дремов, бросил в снег папиросу, затоптал.

— Петр Дементьевич, не серчайте, прошу… — начал было он.

— Не пойму, — удивился Лаврентьев.

— Сам не пойму — с чего? Характер, говорят, такой.

— Да о чем вы, Павел?

— Ну вот на дыбки всегда вздымаюсь, как что не по мне, не по шерстке выходит.

— У многих такой характер.

— Мне на многих чихать, Петр Дементьевич. — Дремов закурил новую папиросу. — Я о себе… Как увидал ваши ордена, совестно стало. Эх, думаю, своим одним хвалился. У человека вся грудь в них — молчит, попусту не звякает. Конечно, насчет Урала я давно узнал, что прошибся, и про офицерское звание узнал, и про ранение. Про ордена — ахнул сегодня.

— По–вашему, выходит так, Дремов: нет у человека орденов — думай и говори о нем, что в голову взбредет. Есть ордена…

— Свой дорого достался. Может, поэтому я так, Петр Дементьевич…

— Дорого?

— Дорого. Когда обложили Кенигсберг, наткнулись мы на ихние форты…

— Вы под самым Кенигсбергом были?

— И под самым и в самом. Ботанический сад, Северный вокзал, полицейское управление… Я там каждую улицу знаю.

— Я тоже под Кенигсбергом воевал.

— Ну?! С одного фронта, выходит. Земляки! Замок–то, королевский, помните?

— Замка не помню. В город не вошел, ранило. А форты знаю, давал им огоньку.

— Что ж я тогда рассказываю? Форт, в общем, брал. «Кёниг Фридрих Вильгельм» назывался. Жуткий. Подземелья, рвы с гнилой водой, над рвами решетка с шильями… Пулеметы садят. А я добровольно в штурмовую группу вызвался. Руки чесались противника пощупать. Надоело в мастерской. Ну и пощупал. На главном куполе минут пятнадцать под этаким огнем проелозил… Завалил амбразуру, наблюдатели там сидели… пульт управления… Землей завалил, шинель свою запихал в смотровую щель, вещевой мешок. Мины вокруг шлепают, черт–те что идет. Даже и не гляжу, свое дело делаю, в горячке весь. Командир дивизии как узнал, кто ослепил наблюдателей, так сразу и приказал: «Представить к Отечественной первой степени». Потом я осмотрелся — и гимнастерка у меня и штаны — в клочья от осколков. Каблук долой снесло. А в самом — мелочь, что дробинки, штук пять!.. Одно слово, не рассказчик я, — махнул вдруг рукой Дремов. Ему показалось, что Лаврентьев его не слушает. — Вот Анохин бы расписал. Да дело не в рассказах, Петр Дементьевич. Нехорошо как–то мне перед вами, нескладно.

— Обойдется, Павел. Работать нам вместе, вместе заботы делить… Есть?

— Есть, товарищ капитан!

— Кто тут капитан? А, Петр Дементьевич! — Из темноты вынырнул Анохин. — Уважил нас орденами.

— И вы об орденах!

— Как же! Слова из песни не выкинешь. Такой агроном нам подходит. Двинули, товарищи, в залу — зовут!

Спектакль шел своим чередом. В старомодном длинном платье Ася казалась еще милей, еще привлекательней, чем в будничных одеждах. Вначале Лаврентьев ей весело подмигивал, кивал головой, улыбался, то есть делал то же, что и его соседи. Но Ася не замечала ни подбадривающих кивков, ни улыбок. Она ушла в иной мир, она пела на сцене под гитару Жукова, она плакала, ненавидела, билась головой о стол. И постепенно зрители переставали видеть Звонкую: перед ними была жертва злой обывательской среды, их захватывала чужая жизнь, и они вместе с Асей стали и ненавидеть, и сжимать кулаки.

Лаврентьев поймал себя на том, что, переживая перипетии старинной драмы, думает о Клавдии Рыжовой: как бы эта злюка вела себя на месте героини? События пошли бы, пожалуй, по–другому. Эта так легко не сдастся, не отступит перед грубой волей, жизнь ее не очень–то согнет.

Он не мог понять, почему, но Клавдия явно напоминала ему его Наташу. Он говорил себе, что это вздор: ничего общего ни во внешности, ни тем. более в отношении к окружающим, — он немножко знал об ее отношениях с односельчанами по рассказам колхозников. Но вот — вздор, а стоит подумать о Клавдии, сразу же в памяти возникает Наташа. Клавдия, как и Наташа когда–то, завладела душой Лаврентьева с первого взгляда. Он этого еще не сознавал, он еще считал, что рыжеволосая ему неприятна, что он вызывает ее образ перед собой лишь затем, чтобы снова и снова убедиться в неприязни к ней, снова увидеть ее недостатки. Но… но вызывал и вызывал его, этот образ.

3

Блеснули ордена Лаврентьева на вечере, блеснули — и больше о них никто не вспоминал, кроме воскресенских ребятишек, которые, когда он проходил по улице, шептали вслед: «Три боевых Знамени… Три боевых!..» Ордена — для праздников, в будни — работа. Чем ближе к весне, тем больше прибывало дел. Агронома тянули во все стороны. Анохин с комсомолками тянут: давайте, Петр Дементьевич, составим подробный агротехнический план по пшенице. Кузнецы: пора инвентарь распределять по бригадам, вокруг кузни грудками и рядками — отремонтированные плуги, бороны, культиваторы, сеялки. Илья Носов: надо прибавить норму овсеца коням, в теле чтобы подвести их к весеннему севу, похлопочите, товарищ Лаврентьев, перед правлением. Кладовщик приходит, требует произвести проверку закромов — не завелся ли клещ или еще какая тварь в зерне. Потом опять явится Анохин — зовет на консультацию, так ли стеллажи устроил для яровизации картофеля. Из МТС приехали агроном и бригадир тракторной бригады, вместе просидели три дня над планом колхозных угодий, разметили участки под машинную обработку. Садоводы гадают, каких бы сортов саженцы заказать в питомнике, — подскажи, Петр Дементьевич. Дарья Васильевна печется: выйдет или не выйдет загонная пастьба скота, в прежние годы срывалась, не понять даже — по каким причинам: то ли трава не растет, то ли пастухи халатничают; а потом бы хорошо кочки на выгонах срезать да белый клевер подсеять… Из района тоже каждый день названивают, едут проверщики, уполномоченные…