Читать интересную книгу Освобождение шпиона - Данил Корецкий

16 октября в 15-25 наружные камеры видеонаблюдения зафиксировали похожего на него молодого человека, входящего в подъезд дома, где проживает Семаго. Вышел он в сопровождении Семаго и его сожительницы Натальи Колодинской в 19-04.

Он появлялся там еще дважды — 18 и 20 октября, оба раза с подарочными пакетами в руках, с цветами… И оба раза покидал этот гостеприимный дом вместе с Семаго и Колодинской, после чего все трое садились в поджидавшее у подъезда такси.

Как удалось выяснить на том же сайте Совета Европы, Родион Мигунов участвовал во многих мероприятиях, устраиваемых этой организацией. В частности, он прочел несколько лекций на ежегодной конференции СЕ по правам человека в Пальма-де-Майорка, проходившей в середине сентября. Именно в это время, именно в Пальма-де-Майорка отдыхали Семаго и Колодинская… И там же, по показаниям Семаго, в ресторане «Палм Палас», он познакомился с мифическим вербовщиком Борисом!

А когда стали рыться в компьютерном фотоальбоме Семаго, то нашли интересные снимки: Семаго в обнимку с Родионом на фоне моря, Родион с Колодинской на корме яхты, все трое за столиком в ресторане… Никакого Бориса на фотографиях испанского отдыха не оказалось: только Семаго, Колодинская и Мигунов-младший!

— В этом мире случайностей нет… — многозначительно процитировал откуда-то Кастинский, знаток советской классики.

Он взял со стола чашку с эмблемой ФСБ — щитом и мечом, заглянул. На дне имелся липкий коричневый ободок. Кастинский понюхал ее, включил кофейник, сел.

— Просто Семаго пожалел его, — вслух сказал он. — И хотел вывести из игры.

* * *

— Не хотел его впутывать в это дело, да поймите же вы меня, наконец!

В комнате для допросов сыро и довольно прохладно. Но Семаго краснел и потел, то и дело вытирая лоб рукавом рубашки. Он едва не плакал. Его легенда о вербовщике Борисе развалилась, как карточный домик. Ему было стыдно, он расстроился, расклеился, как в день своего визита на Лубянку с повинной.

— А по-моему, это Мигунов вас впутал, а не вы его, — заметил Евсеев. — Причем он именно что — хотел. И хотел даже очень.

— Так ведь… — Семаго растерянно заморгал. — Он ведь только жить начинает! У него ж бабы, наверное, до сих пор нет!..

Евсеев сдержал улыбку. В устах Семаго это звучало, как если бы Мигунов был героем войны, инвалидом войны и вдобавок беременным на восьмом месяце.

— Он то учился как проклятый, то работал… Тоже как проклятый! Он же глаза себе сломал об науку эту, об учебники, он же так хотел в люди выбиться! Сам! Своим умом! Он хороший пацан, просто судьба так сложилась!

Семга перевел дух и добавил:

— В конце концов, ведь не он же техдоки по «двести девяносто первому» слил… Это я виноват, дурак старый, не он…

Дурак, тут Евсеев спорить не стал бы. Загнал себя в угол и упорно не хочет оттуда выходить, сопротивляется как может. Но Евсееву он был симпатичен. И желание выгородить молодого Мигунова было, в общем-то, понятно. Чисто по-человечески. Но розыск и следствие такими категориями не оперируют.

— Вы явились к нам с повинной, Сергей Михайлович. Явились добровольно. Чистосердечно во всем признались… — Евсеев облокотился на стол, придвинувшись к Семаго. — А в юриспруденции есть такое понятие, как «деятельное раскаяние». Деятельное, понимаете? Согласно статье 75-й, оно может служить поводом для освобождения от уголовной ответственности. Подумайте над этим, Сергей Михайлович.

Семаго подумал и слегка переменился в лице.

— То есть… вообще? Меня судить не будут?

— Именно так.

Семаго ожесточенно потер ладонями лицо. Зажмурился. Поморгал.

— На «Циклон» вы, конечно, не вернетесь, — сказал Евсеев. — Любая другая работа, где есть секретный допуск, для вас тоже заказана. Но это лучший вариант, не так ли?

— Так, конечно, так…

Семаго почесал в затылке.

— А деятельное, это в смысле… Если я сдам Родика, выходит?

— Если поможете следствию обезвредить опасного преступника, — сказал Евсеев,

— Что там надо для этого? — глухо проговорил он. — Я должен что-то писать? Подписывать?

— Конечно, — сказал Евсеев. — Нам нужен документ, на основании которого мы сможем его задержать. Когда он в следующий раз собирался в Москву?

— Я точно не знаю, но говорил, что вот-вот приедет… Какая-то заседаловка у них очередная… Конференция, что ли…

— Ладно. Если конференция, то мы выясним это и без вас.

— А как это все будет? — Семаго поднял голову. — Я должен буду… Я тоже буду участвовать во всем этом? Быть там? Ну… когда его брать будут?

— Нет. Хотя встретиться вам еще придется. И не раз.

Евсеев достал из папки бумагу и ручку, придвинул к Семаго.

Семаго какое-то время еще думал, пыхтел и со скрипом чесал затылок. Евсеев предложил сигарету, он закурил. Потом взял ручку и стал писать.

* * *

— Как ваши дела, Виталий Дмитриевич?

— Да кто б забрал хоть половину этих дел, Максимыч…

Шаркнув стулом, вахтер привстал, благоговейно задержал ладонь Воронова в своей. Воронову стало неприятно, он убрал руку. Каждый день — одно и то же…

— А я очки свои дома забыл, представляете? — пожаловался вахтер и рассеянно похлопал себя по карманам. Потом повернулся к доске, подслеповато всматриваясь в ярлыки, прикрепленные к ключам. Воронов глянул на входную дверь — никого.

— Да, вот еще, Максимыч, — сказал он. — Там машину Сидорчука подперли, не выедет. Белая «волга» — не знаете чья? У него сегодня совещание в администрации, то-то крику будет!

Начальник Управления славился крутым нравом.

— Не знаю, — Максимыч испуганно захлопал глазами. — А виноватым я буду! За четыре тыщи в месяц и вахтер, и дворник, и сторож, и ГАИ…

Он вышел из-за перегородки, подошел к двери, открыл. Постоял, посмотрел, пожал плечами, спустился с крыльца и пошел к парковке. Пока он ходил, Воронов успел снять со щита ключ от черного хода из криминалистического полигона, а на его место повесить другой, подобранный дома в ящике со всяким железным хламом.

— Нет, Сидорчука машина свободно стоит, никто ее не запирал! — доложил обрадованно Максимыч. — Я ж ее знаю! Хоть сей момент езжай! И «волги» никакой там нет! Уехала, видно, пока мы разговаривали!

— Значит, уехала, — сказал Воронов.

Он взял у Максимыча ключ и поднялся к себе в кабинет. Привычно выложил на стол папки с текущими делами, полистал, посмотрел план на сегодня: несколько дел идут к завершению… По убийству Филькова осталось допросить последнего свидетеля и ознакомить обвиняемого с материалами дела. По квартирному разбою после обеда зайти в бюро судмедэкспертизы за заключением, в зависимости от результатов перепредъявить обвинение Каткову… По банде Хрипатого написать обвинительное заключение…

И вдруг подумал: а зачем все это? Завтра — четверг. Решающий день. Или — или. В любом случае по всяким судмедэкспертизам бегать ему уже не придется. Если план провалится, его ждет суд и тюрьма. Ну, а если удача улыбнется, он сможет бросить не только этот кабинет, но и этот город. И эту страну. Поработает для вида месяц-другой, возьмет отпуск, а потом… Другая жизнь. Такая непохожая на беспросветное заозерское житье. Вена, Лондон, Париж… Как в кино!

Что скажут на это господа коллеги? Тот же Вильчинский, к примеру, получающий от «крышуемых» им бизнесменов ежемесячную мзду, которая в десятки раз больше его официальной зарплаты? Вслух он, конечно, бросит что-нибудь презрительное, типа:

— Неподкупный наш Ворон все-таки кому-то продался…

Ведь Вильчинский — патриот. Патриотический клещ. Он не предаст свою родину, чью кровь пьет на завтрак, обед и ужин. Он что, дурак? Знает, что такой безнаказанной халявы ни в одной стране мира не найдет!

Но про себя, в мыслях, он будет завидовать Воронову, который нашел, по его мнению, более здоровое и полнокровное тело.

Воронов встал, убрал папки обратно. Закрыл сейф, оделся и вышел на улицу. Сегодня солнечно и тихо, хотя сыро и довольно прохладно. Плотней запахнув куртку, он с удовольствием прогулялся по главной улице, прошелся по бульвару, попетлял по узким, разбитым улицам с лужами, испачкав ботинки и промочив ноги. Ничего страшного, это все привычно. Вот как гулять по улицам Вены или Рима, он не представлял. Особенно не зная языков. Не так все это просто, как кажется….

В размышлениях он подошел к рынку, на грязной рыночной площади нашел слесарную мастерскую и через двадцать минут держал в руках дубликат ключа от черного хода.

— Ну, что вы там рассматриваете, гражданин? — усмехнулся пожилой мастер, в круглых очках и черном от грязи фартуке, глядя, как Воронов придирчиво сверяет дубликат с оригиналом.

— Сработано от души, не беспокойтесь, я их уже двадцать лет точу. Будет даже лучше, чем старый.

— Я просто не успею его проверить, — сказал Воронов. — Оставлю ключ родителям и уеду. А вдруг они не смогут открыть? Старые люди, куда они подадутся, на ночь глядя?