Пётр, как на пути на привал вставали, начал было с ней пошучивать. Не страшно, мол, мужа одного к королю отправлять, нравы, мол, при дворе весёлые, ещё подцепит какую-нибудь польку, забудет свою княгинюшку. Марья Васильевна ответила на эти подначки коротко:
– Не страшно.
Да так при этом посмотрела, что царь и язык прикусил, и больше на эту тему ни словечка не сказал.
– Вот смотри, – шепнула Мария Вареньке, – как у неё это получилось! Одним словом его окоротила! Нам бы так.
– Ещё бы, сколько она по европейским дворам тёрлась. Научишься!
Ехали, не торопясь, часто вставая, подкрепляясь из обильного буфета – специальной повозки, уставленной ледяными ящиками и походными жаровнями.
– Не пристало нам спешить, – приговаривал царь за очередной трапезой, – хватит и того, что мы к нему, а не он к нам едет.
Так, не спеша, и встретили выехавшего навстречу русскому государю короля Августа со свитою.
Свидание было, как картина. Королевский кортеж остановился за сто шагов. Король вышел из кареты и пошёл по дороге, большой, сверкающий золотым шитьём, неподвижно держа раскинутые для объятия руки. Свита, тоже пешком, следовала в отдалении. Пётр также спешился, но шёл не так красиво, да и платье на нём было попроще. Сошлись, обнялись и пошли, обнявшись, по дороге. Придворные перемешались в общую свиту.
Фрейлины не стали спешиваться. То есть они хотели было, но сперва посмотрели на княгиню, как всегда делали, если сомневались. Марья Васильевна на лошади сидела, не ворохнувшись, лишь шляпу к лошадиным ушам склонила. Ну и девы так же сделали.
– Ох, и когда же мы все тонкости политесные знать будем? – вздохнула про себя Мария.
Их величества долго пешком не проходили – загрузились в карету, там принялись хохотать и по коленкам друг друга хлопать. Видать, старое вспоминали. И то сказать, смолоду ведь дружбу водят.
На место приехали поздно. Но передохнуть нисколь не дали, объявили, что сей же час туалеты переменить – и в залу. Король Август его царскому величеству обед даёт.
Ах ты, Боже мой! Платья не разобраны, Глаша с царицей осталась, вместо неё совсем глупую девку им дали. Еле поспели фрейлины к царскому выходу. Царю-то что! Он в одном мундире и в пир и в мир.
А вот Август… Встречал царя в роскошном кафтане, а уж к обеду вышел – смотреть больно, глаза слепило, как он весь сиял да переливался. Лик, правда, у него обрюзгл и помят, хоть и густо напудрен.
Рядом с королём стоял наследник, тоже Август и тоже разряжен. Хотя до короля, конечно, ему далеко: и фигура похудосочнее, и величия во взгляде нет.
Обо всём этом перешёптывались Варенька с Марией, стоя перед государями в очереди на представление.
– А вот смешно будет, Маша, если и этот наследник за тебя глазом зацепится, – хихикнула Варенька.
– Сплюнь, а то ещё накаркаешь, – отозвалась Мария.
– Да не забудь, – продолжала веселиться Варенька, – как к их величествам пойдём, лик поугрюмее сделать, даром что ли, мы такими кикиморами вырядились?
Может, и не кикиморами, но не очень приглядными сделать себя им удалось – волосы убрали плоско и без завитков, платья надели из самых нелюбимых. Мария – зелёное, гасившее синеву её глаз, а Варенька – жёлтое, которое делало её медовые волосы похожими на прелую солому, а прозрачные русалочьи глаза превращало в кошачьи. Вдобавок они намазали белилами брови, ресницы и губы, а под глазами немного потёрли сажей.
– Маш, смотри, вот так ещё можно.
Варенька немного наклонила голову вперёд и сильно выдвинула подбородок, так что на шее надулись некрасивые жилы, а лицо приобрело какое-то лошадиное выражение. Мария фыркнула и затряслась от беззвучного хохота. К ним повернулось яростное лицо Нины.
– Вы совсем обе… Нам выходить сейчас.
Она величественно выплыла к государям под громкий речитатив церемониймейстера, выкликавшего её имя и титул. Она, в отличие от подруг, кикиморой себя рядить не стала и была во всей красе. Мария с Варенькой кланялись с втянутыми от сдерживаемого смеха щеками и выпученными глазами.
Король вознаградил их усилия – скользнул равнодушным взглядом и опять уставился на сияющую, и улыбкой и туалетом, Нину. А когда все отходили в сторону, провожал её глазами и любезной гримасой.
В толпе придворных они подошли к княгине Долгорукой. Та смеялась, закрывшись до глаз веером.
– Маша, Варя, что за вид!
– А это мы нарочно, Марья Васильевна, – наперебой заговорили обе. – Все ведь говорят, что король польский до женского полу охотник, ну мы и постарались, чтоб на нас ему охоты не было. Хватит уж нам приключений.
– О, какие вы хитрые! Приключений вам, действительно, довольно, Мари особенно.
Нина удивлённо спросила:
– Марья Васильна, неужели вы их одобряете? Ведь это конфуз! При царском дворе – и такие фрейлины! Можно подумать, король Август дикарь какой-то. Вот ведь я – вполне авантажна, и ничего со мной не случилось.
– Ты, Нина, просто великолепна сегодня, – улыбнулась княгиня. – Что же до королевских симпатий, – она повернулась к тесно стоящим Вареньке и Марии, – совершенно невозможно знать заранее, на кого он обратит внимание. Иногда это первая красавица, а иногда совершенная дурнушка, у которой не было ни единого поклонника. Говорят, – она усмехнулась, – что он, случается, удостаивает своей благосклонностью какую-нибудь простолюдинку или даже холопку, пахнущую молоком и навозом.
Она хотела ещё что-то сказать, но их уютный дамский кружок был нарушен вступлением кавалера. Причём, какого кавалера – пан Тыклинский, которого не видели с самого отъезда от Олизаров, любезно целовал ручки и рассыпал комплименты.
К Марии он обратился к последней, хотя осмотрел её всю сразу, как подошёл.
– Пани Марию можно поздравить со вступлением в брак?
Он впился глазами в её лицо, ожидая ответа.
– Можно, – спокойно сказала Мария.
– Но я слышал, – нетерпеливо продолжил пан, – что пани Марии пришлось сделать это против своей воли?
– Вы так слышали? – она сохраняла невозмутимость.
– О да! Говорят, вы даже потеряли сознание во время венчанья. Конечно, супруг, к которому нет склонности, становится причиной огорчений, и это может потушить блеск красоты самой прелестной дамы, он снова окинул её взглядом, – но если дама доверится преданному и обожающему её сердцу, её красота может засиять ещё ярче…
Тыклинский удивлённо оглянулся вокруг себя. Все, кроме Марии, смеялись, стараясь удержаться от громких звуков и закрываясь веерами.
– Ах, пан Тадеуш, – сказала Мария с грустью и странно блестящими глазами, – ваше средство не поможет. Если красота увяла, то её уж не вернёшь.
Она отвернулась, и растерянный пан увидел её дрожащие плечи.