обычно делаете. Когда Ивонна предложила мне участие в этом проекте, я изучила ваш ассортимент: это красиво, это функционально. А еще этим заполнены сотни аккаунтов в соцсетях: профессиональных и любительских. Для меня же самым необычным в этом предложении была… — я прерываюсь, посмеиваясь над самой собой, то есть когда я преодолела свой творческий ступор, — возможность создать что-то новое. Доступное каждому, но в то же время выделяющее меня из всех остальных. Поскольку коллекции носят имена создателей, мне показалось, я выбрала верное направление.
Закончив, я перевожу дыхание, а Билл, кажется, не слишком впечатлен моим ответом. Ивонна что-то записывает, но не знаю, хороший ли это знак. Другие пересматривают наброски, и мне остается лишь надеяться, что они увидят их по-другому.
Мне задают несколько типичных по большей части вопросов, хлопают. Ивонна встает, благодарит меня, пожимая руку, и говорит, насколько рада, что я пришла, что я очень талантлива.
Однако не говорит, что свяжется со мной.
Лишь выйдя оттуда, я чувствую, как сердце ухнуло, потому что все прошло далеко не хорошо. Им нужны были цветы и феи, надписи кистями и брашпенами в стиле «Цвети на своей клумбе». Еще недавно, во время нелепой встречи с Эйвери, я была так уверена в себе и в том, что стою на пороге чего-то нового, так горда тем, что смогла создать нечто новое, так довольна своими набросками.
Но теперь я чувствую себя как в тот момент, когда наконец посмотрела на Рида и увидела выражение на его лице. Отчасти досада, отчасти дурное предчувствие. Как будто я все не так поняла, я ошиблась.
«Счастье сбывается» не нужны были мое новаторство и креативность. Они просто хотели того, что уже есть, а я оплошала.
Я иду по лобби отеля с поднятым подбородком, отказываясь плакать, хотя сейчас очень-очень хочется: проблема оплаты за аренду квартиры вдруг стала как нельзя насущной. Надо найти клиентов, и как можно скорее. И, возможно, взять несколько смен в магазине. Будет здорово, если Ларк захочет вернуться к росписи стен, хотя, боже упаси, настаивать я не буду. Я забегаю в уборную, чтобы перед поездкой домой переодеться из каблуков, и замечаю, как руки у меня трясутся от адреналина. Теперь можно нарушить данное себе обещание, ведь презентация уже позади. Я тянусь за телефоном.
Включаю экран и вижу кучу уведомлений. Три голосовых и больше двенадцати простых сообщений.
Все от Рида.
Который знает, чем я занята днем. Который бы ни за что не вмешивался.
Я пугаюсь за него.
И, читая, понимаю, что причина есть.
♥ ♥ ♥
Нью-Йорк любит скандалы.
Мошенничество с ценными бумагами «Костер Кэпитал» — один из них, и притом очень громкий.
Все началось этим утром. Если быть точнее, в 9:36, а газеты зачем-то хотят быть точнее, хотя бы в этом. Именно тогда ФБР вместе с членами комиссии по деловой этике города Нью-Йорка вошли в здание, где Рид проработал последние шесть лет. В течение двух часов они конфисковали все компьютеры в занимающем три этажа офисе. А также собрали в коробки все до листочка бумаги из кабинета самого Алистера Костера и его ассистента. Они сделали снимки, повесили объявление на стеклянные двери офиса. Во время всего этого мистеру Костеру — преуспевающему бизнесмену и щедрому филантропу — разрешалось ждать в конференц-зале с двумя агентами ФБР, которые следили, чтобы он не связался с кем-то из своих сотрудников.
А потом его вывели на улицу в наручниках через те двери, у которых я стояла всего пару дней назад.
Само собой, не первый раз кто-то с деньгами с Манхэттена взялся за мошенничество. Я даже уверена, что не первый раз за этот год. Но в истории Костеров найдется много интересного, даже для тех, кто ничего не смыслит в цифрах, кто не понимает сложную финансовую схему, благодаря которой они десять лет обманывали инвесторов и набивали свои карманы их деньгами.
Нет, скандал Костеров интересен даже тем, кто не знает, что такое фьючерсы, никогда не слышал о голубых фишках и чей опыт в финансах ограничен ведением собственного бюджета…
И все из-за Рида Сазерленда.
Его имя везде, не только у меня в телефоне.
«Мэг, — сказал он в голосовом сообщении. — Пожалуйста, позвони мне».
«Мэг, — начиналось второе, уже более тихим и напряженным голосом. — Произошло кое-что непредвиденное. Если можешь, позвони мне до того, как прочтешь сегодняшние новости».
Третье обошлось даже без моего имени. Рид говорил быстро и почти отчаянно. «Некоторое время у меня, наверное, не будет доступа к телефону, — сказал он, будто судьба уже настигла его и кто-то протянул руку, чтобы забрать устройство. — Я все тебе объясню, обещаю. — Уже третье обещание. — Я все объясню».
Его сообщения были не менее отчаянными, но более расплывчатыми: только мольбы поговорить со мной, беспокойство, что я прочту новости, предупреждение, что какое-то время я не смогу с ним связаться.
Поскольку я и правда не могу с ним связаться — руки трясутся при каждой попытке звонка, — приходится искать ответы в других местах, где обозначено его имя.
В первых появившихся статьях, которые я пропустила этим утром, Рид Сазерленд мало чем отличается от трутня с принципами, сотрудника Костеров, который заметил нечто подозрительное и тихо об этом доложил. В тех новостях имя Рида маленькое, его легко не заметить, если вовлечен в историю. Написано крошечными, непримечательными латинскими шрифтами, в длинных колонках, забитых подробностями хитрого плана Костера. Имя Рида Сазерленда легко забыть, если не знать его, если сердце не стучит в шоке и недоумении за себя, в тревоге и страхе за него.
Но чем дальше, тем крупнее становились буквы его имени. Виден момент, когда прессе стало известно, что Рид был не только работником в фирме Костеров. Один подзаголовок вынес это жирным и строгим шрифтом:
Информатор Сазерленд почти женился на дочери Костеров.
И потом имя Рида уже мелькало везде, как неотъемлемая часть скандала, полуфабрикат медиамашины, куда более пригожий для кликабельности, чем непонятные цифры. Когда-то вундеркинд, держащийся в стороне от коллег, большинство