— Девок услышал- сразу догадался Миняй и заржал. — И сна уж ни в одном глазу.
— Да, какой тут сон, время-то детское, — возмутился Андрей, вскакивая на ноги и заправляя рубашку. — Кольк, айда.
Колька покачал головой.
— Полежу.
— Давай, парень, — ухмыльнулся Миняй. — Твоё дело холостое, самый твой час, наше уже отгуляно.
— Ну, как хотите.
Андрей быстро обулся, снова прислушался.
— Там, вроде, поголосистее будут, — и уже уходя: — и посисястее.
Его провожал дружный хохот.
— Ох, Миняй вытер глаза и налил себе ещё чаю. — Ну, чисто кот мартовский. Слышь, Мороз, ты в парнях, ну, до свадьбы, тоже гулял?
Помедлив, Эркин кивнул.
— Небось не один десяток перепробовал, — поддержал Миняя Колька.
— А я не считал, — так же, со спокойной ленцой в голосе, ответил Эркин.
Разговор обабах — неизбежный мужской разговор, и он уже знал, что можно и не врать, главное — до конца не договаривать. Правда, но не вся.
Ну, Колька, ты и щас не промах.
Я ж Моряк, ржёт Колька. — А на суше моряки — всегда победители.
— Хороша-то вдовушка? — подмигивает Миняй.
— Чисто сахарная.
— Много сахару зубы портит.
А у меня и перчик припасен.
— Видал я твой перчик, — Миняй пренебрежительно сплёвывает. — Селёдка заморенная. Нет, я, брат, помясистей люблю.
— Белорыбицу, что ль? — смеётся Колька. — Рыбка хороша, да больно дорога.
— Это да, — соглашается Миняй. — Такая тебе живо карман растрясёт и вытрясет.
— Было бы чего трясти, — мрачнеет Колька, но тут же улыбается. — А сам-т? Тоже ведь… не всю правду жене сказываешь.
— А ты думал, — Миняй даже как-то обиженно смотрит на Кольку. — Я что, не мужик?
— Мужик, — кивает Эркин. — Дверью хлопнешь, так всё крыло вздрагивает.
Миняй оторопело смотрит на него.
— Это как в крыле? Я же в башне…
— В башне своей ты, может, и не хлопаешь, — очень серьёзно, только глаза блестят, отвечает Эркин. — Не знаю, не слышал, — и обращаясь к Кольке: — Я в семьдесят седьмой живу, а как он в пятидесятой хлопнет, так весь этаж слышит и знает.
Миняй молча широко открытым ртом хватает воздух, а Колька катается, хохоча и стуча кулаками по земле.
— Ну уж, — забормотал Миняй, — ну уж и весь, ты, Мороз, того…
У Эркина так и вертелось на языке, что у пятидесятой дверь хлопает часто и каждый раз по-другому, но, поглядев на Миняя, решил промолчать. Пусть Миняй думает, что он ц неё один.
— Ну, Мороз, — отсмеялся Колька, — ну, ты и хват.
Миняй, наконец, сообразил, что ему тоже лучше рассмеяться. Знаить-то люди всегда всё знают, главное, чтоб не звонили. Женя да семья — это одно, а мущинское его дело — это уж совсем другое.
Дружно допили чай, Эркин остатком кипятка залил миски, заглянул в чайник.
— Кольк, воды принеси.
— Это зачем? — удивился Миняй.
— А чтоб утром чаю не ждать.
— Ну и хозяйственный же ты мужик.
— Костёр-то всё равно на всю ночь, — пожал плечами Эркин, быстро отмывая миски. — Хлеба сколько осталось?
— Назавтра хватит, — хмыкнул Колька. — Тебе б каптером быть.
— А это кто?
Выслушав объяснение Кольки, Эркин кивнул:
— Понятно.
Ну вот, костёр налажен, в чайнике тихо греется вода, в котелке мирно ждёт утра остаток каши, сохнут перевёрнутые вверх дном миски. Можно и на боковую. Ночь тёплая, но ни легли по-походному: в куртках. У Миняя тёмно-синяя, в угоне у всех такие были, у Эркина такая же, только тускло-чёрная, рабская, а Колька принёс свою зимнюю робу. Поёрзали, посопели, укладываясь, и Миняй с Колькой дружно захрапели. Эркин улыбнулся, не открывая глаз. А хорошо было. Сладко ноют натруженные мышцы, вокруг тихие ночные шорохи и свисты, громко стрекочет невдалеке, вроде, сказали, сверчок.
Эркин проснулся на рассвете от тихого позвякивания крышки чайника. Высунул голову из-под мокрой от росы куртки и увидел Андрея, возившегося у костра.
— Нагулялся?
— Ага, — радостно согласился Андрей. — Крепко спишь, братик, я ещё когда вернулся.
— Не ври, — отозвался Колька. — Только сейчас подошёл.
Эркин встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке, качнулся вправо и влево, разгоняя сон. Кряхтя и зевая, выпутался из своей куртки Миняй, посмотрел на ухмыляющегося Андрея и хмыкнул:
— Хорош!
— Гулять так гулять! — весело ответил Андрей.
Эркин спустился к воде умыться и обтереться, а когда поднялся, Колька опять заваривал чай, а Андрей брился, пристроив зеркальце в развилке ветвей. Эркин достал хлеб, отрезал каждому по два ломтя, убрал остаток и развернул тряпку с мясом, прикинул, как лучше отрезать.
— Оставь на кашу, — сказал Миняй. — С таком попьём.
— Соль, сахар есть, — фыркнул Колька. — И к чаю, и к хлебу приправа.
Устраивались не спеша. Всё равно ждать надо, пока солнце взойдёт, не по росе же валки разворачивать.
— А ты, Андрюха, пижон. И на покосе бреешься.
— Зато и девки любят, — смеётся Андрей, убирая помазок и бритву.
— Бородатому почёта больше, — ухмыляется Миняй.
— А на хрен почёт вместо любви? — тут же отвечает Колька.
— Спасибо, друг, — Андрей прочувственно трясёт ему руку, шмыгает носом, будто его слеза прошибла, и тут же: — Борода у козла, а щетина у кого? То-то!
— Ну, Мороз, — отсмеялся наконец Миняй, — Ну, брат у тебя…
— Лучше всех, — улыбнулся Эркин.
— Во! — восхитился Андрей. — Оценил наконец. Лопать-то будем?
— Успеешь.
Колька разлил чай по кружкам, дружно разобрали хлеб.
За чаем так же дружно дразнили и подначивали Андрея. Тот уже не краснел, как прошлым летом, а весело отругивался. Он тоже знал и про Кольку, и про Миняя.
— Кольк, а чего ты с ними вяжешься? Они ж…
— Честные давалки, — закончил за Миняя Колька. — Все удобства и без претензий. Понял? — и серьёзно: — Мне из дома не уйти, братьев не бросить, и в дом привести не могу, не бывает на одном корабле двух капитанов, а я не монах.
Миняй кивнул.
— Мущинское дело известное.
Пока напились чаю, пока Эркин засыпал крупу и наладил огонь, чтоб к обеду поспело, солнце уже поднялось.
— Ну, — встал Миняй, — айда, мужики.
— Айда, — тряхнул шевелюрой Андрей. — Косить-то уже не будем?
— Вчера чисто прошлись, только грабли бери, — распорядился Миняй.
Работали, как и вчера, в ряд. Миняй первым, за ним Эркин, Андрей и Колька. Ворошить — не косить, да и приспособились за вчерашний день. Ну, и спешить некуда: пока до конца дойдут, в начале просохнуть должно.
Солнце над головами, неумолчный стрёкот внизу и вокруг, душные пьяные запахи вянущей травы, струйки пота, ползущие по спине и груди.
В полдень Миняй остановился.
— Стоп, мужики. — Чем полудновать-то будем? — Андрей вытер локтем лицо. — Квас-то тю-тю.
— Вот тюрю опять и заведём, — ответил Миняй. — В самый жар работать толку не будет.
— От травы? — не унимался Андрей.
— От тебя! — рявкнул Миняй. — От жара голова худеет.
— А ему это без печали, Миняй, — заржал Колька.
— Точно, — горячо согласился Андрей. — За меня братик думает, на то он и старший.
— Ага, — согласился Эркин. — Сейчас я тебя воспитывать буду.
— Не-е, — рванул в сторону костра Андрей. — Я ещё жить хочу!
— Лови его! — скомандовал Кольке Миняй. — Ща мы Морозу подмогнём.
— А то он невоспитанным ходит, — ржал Колька, пускаясь бегом в обход и на перехват.
В общей толкотне и суматохе скатились к ручью. Утопить никого не получилось: больно мелко, но к костру поднялись мокрые все насквозь. Миняй проверил баклажку из-под кваса, вытряхнул себе в рот последник капли и погнал Андрея за водой.
— Мороз, хлеба отрежь, по два на брата и хватит.
— Останется совсем мало, — возразил Эркин.
— Тогда по одному.
Андрей принёс воду. Миняй положил в каждую миску по ломтю чёрного хлеба, налил воды и посолил.
— Вот, теперь ложкой разотри, и всё. Жалко, луку нет.
— Жалко, — кивнул Колька. — И масла.
Густая коричневая масса в первый момент не понравилась Эркину, напомнив питомник, там на обработке и туманных картинках так же кормили, но всё вокруг было по-другому, да и есть сильно хотелось. И он очистил миску наравне с остальными.
Поев, как и вчера, легли в тени. Андрей заснул сразу, едва голову опустил, и Эркин его слегка подвинул, чтоб не так на солнце лежал.
Спали недолго: сегодня росы ждать незачем. Ещё раз перевернуть, сгрести и собрать в стога. Да и… эх, была бы телега, сегодня бы и свезли. Ну, уж как есть, так и есть… давай, мужики, не до вечера же колупаться… давай веселей, начать и кончить осталось…
Поставили четыре стога. Можно бы и в два, но чтоб далеко не грести и не носить. И так… помаялись. Но уж подгребли вчистую, травинки не оставили.