— Я не знаю, что они думают, — осторожно ответил Моррисон. — Это меня не интересует.
— Но вы разговаривали с Фрэнсисом Родано после того, как внезапно ушли от меня. Видите, мы даже это знаем. Вы ведь не будете отрицать, что он предлагал вам согласиться поехать в Советский Союз?
— Вы имеете в виду, что он просто вербовал меня?
— Разве нет? Разве он не делал такого предложения?
Моррисон опять проигнорировал ее вопрос ответной репликой:
— Поскольку вы убеждены, что я — шпион, вы меня казните после того, как я выполню все, что вы хотите. Разве так не случается со шпионами?
— Вы насмотрелись старомодных фильмов, доктор Моррисон. Во-первых, мы проследим, чтобы вы не узнали ничего лишнего. Во-вторых, шпионы — слишком дорогая роскошь, чтобы их уничтожать. Они являются полезным товаром для обмена на любого нашего агента, оказавшегося в руках американцев. Я думаю, и Соединенные Штаты в основном занимают такую же позицию.
— Начнем с того, что я — не шпион, мадам. И не собираюсь им быть. Я ничего не знаю о деятельности американских спецслужб. Кроме того, я ничего не собираюсь делать для вас.
— Я не совсем уверена в этом, доктор Моррисон. И полагаю, что вы согласитесь работать с нами.
— Что вы надумали? Вы будете пытать меня голодом, пока я не соглашусь? Будете бить? Заключите в одиночную камеру? Отправите в трудовой лагерь?
Баранова нахмурилась и медленно покачала головой, имитируя состояние неподдельного шока.
— Что вы, доктор, о чем вы говорите? Неужели мы вернулись в те времена, когда громко объявляли Союз империей дьявола и придумывали о нас ужасные истории? Не спорю, мы могли бы поддаться искушению предпринять сильные меры в случае вашей непреклонности. Иногда это необходимо, но нам не придется этого делать. Я убеждена.
— Откуда такое убеждение? — спросил устало Моррисон.
— Вы — ученый, и вы — смелый человек.
— Я? Смелый? Мадам, мадам, что вы знаете обо мне?
— Что у вас необычные взгляды. Что вы строго придерживаетесь их. Что ваша карьера катится вниз. Что вы никого не можете убедить. И что, несмотря на все это, вы остаетесь верным своим идеям и не отступаете от того, что считаете правильным. Разве не так ведут себя смелые люди?
Моррисон кивнул:
— Да, да. Это похоже не смелость. В истории науки были все-таки тысячи чокнутых, которые всю жизнь оставались верными своим нелепым идеям в ущерб логике, очевидности и собственным интересам. Я могу быть одним из них.
— Да, вы можете ошибаться, но все же остаетесь смелым человеком. Вы ведь не имеете в виду только физическую смелость?
— Нет. Существует много разновидностей смелости. И возможно, — сказал он резко, — каждая из них является признаком безумия или даже глупостью.
— Вы, конечно, не считаете себя трусом?
— Почему бы и нет? Я даже где-то льщу себе, признаваясь в том, что я не безумен.
— А если ваши упрямые идеи в нейрофизике безумны?
— Я нисколько не буду удивлен.
— Но вы, конечно же, считаете свои идеи правильными.
— Конечно, доктор Баранова. Возможно, в этом как раз мое безумие, не так ли?
Баранова покачала головой:
— Вы несерьезный человек. Я вам уже об этом говорила. Мой соотечественник Шапиров считает, что вы правы. А если и не правы, вы — гений.
— В таком случае, он отчасти тоже безумен.
— У Шапирова особая точка зрения.
— Это ваше мнение, конечно. Послушайте, мадам, я устал. Я настолько ослаб, что не знаю, что говорю. Не уверен, что все это происходит на самом деле. Дайте мне просто-напросто немного отдохнуть.
Баранова вздохнула, в ее глазах появилось выражение сочувствия.
— Да, конечно, мой бедный друг. Мы не желаем вам зла. Пожалуйста, поверьте нам.
Моррисон опустил голову к груди. Глаза его закрылись. Смутно он почувствовал, как кто-то аккуратно уложил его на бок и положил подушку под голову.
Недремлющее время шло.
Когда Моррисон открыл глаза, он все еще находился в самолете. Света не было но он не сомневался, что полет продолжался.
Он позвал:
— Доктор Баранова?
Она тотчас же ответила:
— Да, доктор.
— Нас не преследуют?
— Совсем нет. У нас несколько самолетов прикрытия, но им нечего делать. Соглашайтесь, мой друг, мы нуждаемся в вас, и ваше правительство не против, чтобы вы были с нами.
— Вы все еще уверены, что достигли минимизации? Разве это не безумие? Или не мистификация?
— Вы сами это увидите. И увидите, какое это чудо, и поэтому захотите принять участие в нем. Вы даже будете требовать этого.
— А что вы собираетесь делать? — спросил Моррисон задумчиво, — если, допустим, все это — не тщательно продуманная шутка надо мной? Вы не собираетесь создать новое оружие? Допустим, транспортировку армии в самолете, подобном этому? Или всеместное проникновение невидимых войск? Или что-нибудь в этом роде?
— Как отвратительно! — Она откашлялась, будто собираясь смачно плюнуть. — У нас что, не хватает земли? не хватает людей? ресурсов? Нет своего космического пространства? Разве нет ничего более важного, где можно использовать минимизацию? Неужели вы так испорчены, развращены и не видите, что ее можно использовать как орудие исследования? Представьте себе изучение живых организмов, которое станет возможным благодаря ей; изучение химии кристаллов и монолитных систем; конструирование ультраминиатюрных компьютеров и различных приборов. Подумайте, что мы откроем в физике, если сможем изменять постоянную Планка, как нам захочется? А какие открытия мы сделаем в космологии?..
Моррисон с трудом попытался выпрямиться. Он все еще хотел спать, но в иллюминаторе уже начинало светать, и можно было немного разглядеть Баранову.
— Значит, именно так вы хотите использовать ее? Благородные научные цели?
— А как бы ваше правительство использовало минимизацию, если бы добились ее? Попыталось достичь внезапного военного превосходства и реставрировать старые тяжелые времена?
— Нет. Конечно, нет.
— Значит, только вы можете быть благородным, а мы — первобытные и ужасно злые? Вы, правда, так думаете? Может, конечно, так случиться, если минимизация будет достаточно удачной, что Советский Союз достигнет лидерства в освоении Вселенной. Представьте транспортировку минимизированного материала с одной планеты на другую, перевозку миллионов колонистов в космических кораблях, которые сейчас могут вместить двести или триста человек нормальных размеров. Космос приобретает советскую окраску и советские оттенки не потому, что советские люди станут господами и хозяевами, а потому, что советская мысль победит в битве идей. И что в этом плохого?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});