— И каковы бы ни были их намерения, они прекрасно знают, что несут ответственность за здоровье и жизнь американского гражданина, которого приглашают к себе в страну.
— Спасибо! Спасибо! Как они будут отвечать?
Пошлете им официальное заявление? Будете держать одного из них в репрессалии? Кроме того, кто утверждает, что меня казнят на Красной площади? Что, если они решат не отпускать меня назад, чтобы я не смог рассказать об их работе по минимизации? Они получат от меня все, что хотят, и решат, что американскому правительству не следует давать возможность извлечь пользу из информации, которую я получу. Тогда они организуют несчастный случай. Как жаль! Как жаль! И они, конечно, заплатят компенсацию моей скорбящей семье и пришлют гроб, задрапированный флагом. Нет, спасибо. Я не подхожу для миссии самоубийцы.
— Вы драматизируете. Вы будете гостем. Помогите им, если сможете. И вам не нужно стремиться что-то узнать. Мы не заставляем вас шпионить и будем благодарны за все, с чем вы неминуемо познакомитесь. Более того, у нас есть люди, которые по возможности будут наблюдать за вами. Мы постараемся, чтобы вы вернулись назад невредимым...
— Если сможете, — прервал Моррисон.
— Если сможем, — согласился Родано. — Мы не обещаем вам невозможное. Я думаю, в противном случае вы бы нам не поверили.
— Делайте, что хотите, но эта работа не для меня. Я недостаточно смел. Я не намерен быть пешкой в безумной шахматной игре, поставив свою жизнь на карту только потому, что вы — или правительство — просите меня об этом.
— Вы напрасно боитесь.
— Нет. Страх имеет определенное значение, он делает человека осторожным и сохраняет ему жизнь.
— Он помогает выжить таким, как я. Это называется трусость. Некрасиво, может быть, трусить, имея мускулы и интеллект быка. Но для слабого человека — это не преступление. Все-таки я не настолько труслив, чтобы меня смогли заставить взять на себя роль самоубийцы, просто потому, что я боюсь обнаружить свою слабость. Я охотно в этом признаюсь. У меня не хватает храбрости. А сейчас, пожалуйста, уходите.
Родано вздохнул, слегка пожав плечами и слабо улыбнувшись, он медленно встал.
— Что ж. Мы не можем заставить вас силой служить своей стране, если вы не хотите.
Он направился к дверям, слегка волоча ноги. Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся и сказал:
— Все же меня это немного расстраивает. Боюсь, что я был не прав, а я не люблю ошибаться.
— Не прав? А что вы сделали? Поспорили на пять баксов, что я прыгну, отдав жизнь за свою страну?
— Нет. Я думал, что вы прыгните, чтобы сделать карьеру. В конце концов, вы больше ничего не добьетесь. К вам никто не прислушивается, ваши научные статьи больше не печатают. Положение в университете не меняется. Срок пребывания в должности? Забудьте о нем. Правительственные стипендии? Никогда. Не потому, что вы отказались от нашего предложения. К концу года у вас не будет ни дохода, ни положения. И вы не едете в Советский
Союз. Хотя я был уверен: поедете, чтобы воспользоваться единственной возможностью спасти карьеру. Потеряв все, что вы будете делать?
— Это мои проблемы.
— Нет, это наши проблемы. Игра в этом добродетельном новом мире называется технологический прогресс: престиж, авторитет, компетенция могут сделать то, на что другие силы не способны. Игра между двумя главными конкурентами и их союзниками, нами и ими, Соединенными Штатами и Со-кетским Союзом. При всей нашей осторожной дружбе, мы все еще соревнуемся. И фигурами в этой игре являются ученые и инженеры, и предполагается, что любая слабая фигура может быть использована другой стороной. Вы и есть такая фигура, доктор Моррисон. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Я понимаю, что вы готовы наступать.
— Вы утверждаете, что доктор Баранова приглашает вас посетить Советский Союз? Да? Если бы она не поддерживала ваши идеи, разве она пригласила бы вас в свою страну работать?
— Я был прав. Вы наступаете.
— В мои обязанности входит наступать, когда мне полит долг. Что, если я все-таки прав? И вы прыгнете, чтобы сделать карьеру. Вы ведь намерены остаться здесь и принимать советские деньги или поддержку русских за информацию, которую можете дать взамен.
— Неправда. Такого предложения не было, вы не сможете это доказать.
— Но я могу заподозрить это, да и другие тоже. Тогда мы займемся тем, что будем держать вас под постоянным контролем. Вы не сможете заниматься наукой. Ваша профессиональная деятельность остановится. Окончательно. Но вы сможете всего этого избежать, лишь сделав то, что мы просим, — поехать в Советский Союз.
Моррисон сжал губы и хрипло произнес:
— Вы угрожаете мне, пытаясь грубо шантажировать, но я не капитулирую. Я принял решение. Мои теории о мозговом мыслительном центре правильны. Когда-нибудь их признают — вы или другие.
— Вы не доживете до этого.
— Пусть я умру. Я, может быть, физический трус, но не моральный. До свидания.
Родано, взглянув на него последний раз с сочувствием, вышел. А Моррисон, дрожа в приступе страха и безнадежности, почувствовал, как его начало покидать бунтарское чувство. Внутри ничего не осталось, кроме отчаяния.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗАХВАТИЛИ
«Если вежливая просьба не помогает, захватывай».
Дежнев Старший.7.
«Значит, я умру», — подумал Моррисон.
Он даже не смог закрыть дверь на двойной замок после того, как ушел Родано. Сидел на стуле опустошенный и с отсутствующим выражением лица. Свет заходящего солнца проникал через окно. Он даже не шевельнулся, чтобы затемнить стекла. Просто не обращал на это внимания. Наблюдая за танцем пылинок, почувствовал гипнотическое очарование.
Он в страхе убежал от русской женщины, но смело отшил американского агента, держась с мужеством... отчаяния. Отчаяние минус мужество — вот что он чувствовал сейчас. То, что говорил Родано, — в конце концов, правда. В будущем году не ожидалось никаких продвижений по службе. Он уже прозондировал почву. Его тошнило от места за перегородкой в учебном кабинете. И ему не хватало такого жизненного опыта (или, что более важно, связей), с помощью которого он мог бы добиться собственного отдела, даже без тайной попытки раздраженного правительства компенсировать его службу.
Что ему делать? Уехать в Канаду? Там был Джан-вир в университете в Макгилле. Он однажды проявил интерес к теории Моррисона. Однажды! Моррисон никогда не был в Макгилле, так как не намеревался уезжать из страны. Сейчас его планы ничего не значили. Он мог бы уехать. В Латинской Америке десятки университетов могли бы принять северянина, владеющего испанским или португальским. По крайней мере, под влиянием моды. По-испански он говорил плохо, в португальском был «ноль».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});